ПО СЛЕДУ В ПОЛОВОДЬЕ часть 3

— Я думаю, что и на броде ребятам было не сладко по такой воде,— сказал Павел Иванович.
— Все равно, когда помнишь, что люди уже переправлялись здесь, спокойнее. А тут и сунуться куда не знаешь.
— Дела наши плохи,— согласился Нивани.— Ни назад, ни вперед, хоть режь оленей да живи здесь, пока вода не сойдет.
— Мой левый и так скоро упадет.
Олень, еще недавно нервный и пугливый, тащивший нарту за двоих, когда правый отлынивал от работы, теперь стоял понурый и безучастный ко всему.
— Пока думаем, надо кормить оленей,— сказал
Павел Иванович.
Под непрекращавшимся снегопадом мы пустили оленей кормиться. Своего левого я даже не привязывал. Он неразборчиво хватал и хватал пучки ягеля. Ягель состоит почти целиком из углевода и очень быстро, как всякий сахар, восстанавливает в организме силы. Запаса в организме оленя уже не было. Что он ел, тем и жил.
Павел Иванович был старше и опытнее меня, и в дороге я безоговорочно с ним соглашался. Теперь положение у нас было более сложным. Как все аборигены, он совсем не умел плавать и боялся воды больше, чем я. У нас было два предложения. Но они, как ни странно, были противоположны. Я предложил соорудить плот, а Павел Иванович стоял за старый пастушеский способ переправы — на нартах, за оленями. Я согласился, хотя оба мы знали о нем понаслышке. Плыть на плоту из сырых тонких деревьев по такой бурной реке было не слишком заманчиво, казалось лучшим довериться оленям.
Снегопад уже кончился, слегка подморозило. Нам нужно было найти место, где течение било от нашего берега к противоположному, с удобным выездом из воды. Подходящая излучина скоро нашлась. Плыть по течению предстояло метров семьдесят, но зато и заход и выход были на мелководье. Мы привели сюда оленей, снова пустили их кормиться, а сами принялись рубить ножами жерди, чтобы подсунуть их под нарты и сделать более плавучими. Немного поспорили над необходимостью весла. В конце концов было решено, что без него не обойтись. Элоэли мы привязали под нарты, а себе вырубили по шесту, слегка затесав с обеих сторон.
Солнце не показывалось. Невесело было лезть в холодную воду. Первым ехал Павел Иванович. Я думаю, ему было страшнее, чем мне. Я все-таки надеялся выплыть, по крайней мере нож передвинул поближе под РУку, чтобы успеть освободиться от поводьев на руках, если перевернусь вместе с нартой. Мы больше всего надеялись на то — и в этом, собственно, была суть изобретения пастухов,— что олени потянут нарту настолько быстро, что ее, словно лыжу, выжмет наверх. Для этого мы и потяги перевязали за середину нарты, так, чтобы освободить ее переднюю часть.
Несколько секунд олени Павла Ивановича не хотели идти в воду, он цокал языком, махал шестом. Вдруг они послушались, потянули нарту в реку. Я погнал своих оленей сразу за ним. Боялся, что мой правый заупрямится. Олени поплыли, а нарта еще шла по дну. У меня мелькнула мысль, что она не всплывет. Что тогда делать? Вода уже покрыла мне плечи, одежду прижало к телу, она надулась пузырем, потом вода просочилась к телу, охватив его словно ледяным панцирем. Окунувшись с головой, я все же продолжал сжимать ногами нарту, и наконец она начала всплывать. Прежде всего я увидел впереди своих оленей Павла Ивановича, потом обратил внимание на черные круги воды вокруг. Казалось, было очень тихо, я уже ни о чем не думал, напряженно удерживая равновесие. Левый олень тянул сильнее правого, и приходилось изо всех сил натягивать левый повод, чтобы не дать ему повернуть меня вниз по реке. Через несколько секунд, уже на середине, нарта вынырнула настолько, что я сидел в воде по пояс. Шест здорово мне помогал, я использовал его как балансир.
Уже недалеко от берега олени почувствовали под ногами землю. Скорость движения тотчас же упала, парта зачертила по дну. Павел Иванович слез с нарты, но течение сбивало его с ног. Он упал, но олени продолжали тянуть вперед и вытащили его вслед за нартой. Через несколько секунд со мной произошло то же самое. В воде я выпустил из рук шест. Нарту раза два перекатило через меня. Мы словно боролись.
Уже на берегу холодная вода, а может быть, и волнение дали себя знать. У обоих тряслись челюсти, и мы не могли унять дрожь. Молча, с ожесточением, окоченевшими руками мы рвали узлы веревок на нартах, чтобы отвязать привязанные снизу жерди. Олени поминутно встряхивались, осыпая снег брызгами. Наконец мы смогли двинуться вперед. Как назло, олени были неспокойны, путались в кустах, спотыкались. Мы выводили их на место почище. Вдоль реки ивняк образовывал довольно густые заросли, склонившиеся над глубокими, полными воды промоинами. Мы погружались в них по грудь. Казалось, этим купаниям не будет конца. Мы пробивались к террасе, а внутри все словно сжалось в комок в ожидании конца этого ужасного похода.
Когда мы очутились под склоном, терпения искать удобного подъема уже не было, и мы штурмовали гору прямо в лоб. Может быть, это и помогло нам унять дрожь. На первой же мало-мальски удобной площадке, кое-как привязав оленей, мы молча кинулись ломать кусты.
Спички мы хранили в непромокаемых пакетах. Но вода капала с рук, и я боялся, что они не зажгутся. Павел Иванович, сидя на снегу, без устали строгал ножом тончайшие стружки. Когда их набралось порядочно, мы склонились сверху, прикрывая от ветра, и я кое-как чиркнул спичкой. Короткой вспышки оказалось достаточно, чтобы стружки запылали. Это уже было переломом к лучшей жизни. Ничего не чувствовавшими руками мы подкладывали дрова еще и еще — так не хотелось отходить от костра, начинать скучную процедуру сушки. Меховая одежда боится сильного жара, и сушить ее приходится «на руках», непрестанно встряхивая и поворачивая. Так мы и простояли у огня до вечера голышом, понемногу надевая подсохшую одежду.
Наши долгие стоянки были полезны оленям: они успевали подкормиться. Впрочем, теперь и правый Павла Ивановича стал ненасытен. Мы несколько раз ощупывали его и единогласно решили, что сил его хватит лишь на день. Мой левый упал утром, часа через два после того, как мы тронулись. Вдруг прямо на ходу ноги у него подогнулись, и, ткнувшись мордой в землю, он свалился. За несколько минут до этого он еще неплохо тянул. Вдвоем с Нивани мы подняли его, распрягли. Он лег тотчас же, как его отпустили. Глаза у него были мутны. Видно, ему было совсем плохо. Ничего не оставалось, как оставить его. Дальше я уже не ехал, а шел рядом с нартой, надеясь, что белый олень ее дотащит до дома. Нам оставалось еще километров пятьдесят. Зимой, с хорошими оленями этого немного и на один день. А в половодье, да с нашими оленями мы рассчитывали добраться дня за два.
На самом деле мы шли целых три. На другой день упал правый олень Нивани. Правда, Павел Иванович пытался вести его, привязав за нартой. Жалко было бросить такого хорошего оленя, но вскоре он совсем обессилел, стал тянуть нарту назад. Мы оставили его на довольно высоком месте и потом еще долго оглядывались, смотрели в бинокль, что он делает. Часа полтора он лежал, потом встал и начал кормиться.
За три дня мы не раз встречали на еще сохранившихся снежных полях следы нарт. Судя по всему, Наковав с Хоялхотом были более удачливы. Мы нигде не встретили брошенных оленей. Довольно часто мы останавливались на чаевку. Погода снова наладилась. Светило солнце, а ночью в небе неярко светились звезды. То и дело их закрывали крылья бесчисленных птичьих стай. Их голоса всю ночь доносились до нас сверху.
На третий день, изрядно обессилев, мы наконец выбрались на широкую долину Вывенки. В бинокль мы уже видели силуэты яранг на берегу — стоянку старика Ляляпыргына. Но ходьба по кочковатой, уже слегка пружинившей тундре оказалась еще более мучительной, чем дорога через горы. Олени шли из последних сил, и нам приходилось почти тащить их. В последний раз мы отдыхали уже километрах в трех от стойбища. Казалось, мы никогда не дойдем. Наконец послышался лай собак, из яранги вышел хозяин. Мы видели, как закурился над крышей дымок.
— Уже чай готовят,— с улыбкой сказал Нивани.
Ляляпыргын терпеливо поджидал нас. С понятливостью старого тундровика он взял у нас оленей, торопливо пожал руки и позвал в ярангу.
— Давай, давай скорее. Чай будем пить. Добравшись до оленьих постелей, мы прежде всего
скинули мокрые сапоги, мокрую одежду. Женщины — жена Ляляпыргына и его невестка тотчас же унесли ее сушить, а нам бросили сухую. Потом мы принялись за чай.
Как только на душе отлегло, я спросил, давно ли прошли Тнаковав с Хоялхотом. Ляляпыргын их не видел.
— Не может быть. Ведь мы все время шли по их следам. Да разве сунулись бы мы первыми по ледяному мосту через Ветвей?
— Однако не проходили,— подтвердил Ляляпыргын.
Конечно, о плохом мы с Павлом Ивановичем не думали. Но неделя пути еще была так свежа в памяти, что мы не могли поверить, что тянулись по воображаемому следу, за призраком.
— Но ведь мы сами видели их следы. И у переправы через Ветвей, и на перевале на Тополевую, и дальше.
— Наверное, остались от зимы,— сказал Ляляпыргын,— сейчас все тает, разве разберешь.
Еще часа два мы отдыхали у гостеприимного старика. Вспомнили своих оленей, брошенных в тундре. Все сошлись во мнении, что они уйдут, поправившись, к знакомым летним пастбищам и там прибьются к одному из наших стад.
Потом Ляляпыргын на батах (долбленые лодки) переправил нас через Вывенку. Сложив нарты на берегу и взяв с собой только документы и карабины, мы пешком ушли в поселок.
В конторе меня ждала телеграмма от Тнаковава: «Большая вода заставила повернуть в Ветвей».
Дальше передавались данные сводок, которые он вез с собой.