БЫТЬ ПАСТУХОМ часть 2

Женщины начали строить чумы. Составили пирамидой шесты, перехватили их сверху арканом и натянули его в наветренную сторону, прикрепили к колу. Аркан помогал чуму выдерживать напор ветра. Готовый остов женщины начали обтягивать меховым чехлом из оленьих шкур. Вся эта процедура была мне малознакома, а работу с оленями уже закончили, пастухи разошлись кто куда, и я, сидя на нарте, наблюдал, как женщины строят наш походный дом. Вдруг Гонтале ворчливо сказала:
— У нас мужчины тоже помогают ставить чум, если свободны.
— Я ведь не умею.
Женщины дружно засмеялись и охотно принялись мной командовать: принеси, натяни, подержи. Не все ли равно было — сидеть без дела или помогать. Вид у женщин был очень забавный: в развевающихся на ветру, скрепленных двумя пуговицами на груди дошках и малахаях, обшитых спереди пушистой собачьей шкурой. Опушка малахая, по-видимому, соответствовала своеобразной моде — мех для нее подбирался длинный и грубый, так, чтобы торчал, окаймляя лицо. Наверное, женщины загодя присматривали себе подходящую собачку и любовно ее растили.
От того места, где мы впервые поставили чум, и до реки Мереме уже не делал больших остановок. Недолго поспав рядом с нартами, пока ездовые быки кормились и подтягивался табун, мы снова шли вперед. Река уже петляла рядом, но переправиться не было возможности. Никто из пастухов, кроме меня, не умел плавать, да и оленята еще были слишком малы, чтобы гнать табун вплавь. Один из ледяных мостов, на которые рассчитывал бригадир, оказался уже разрушенным. Мереме сильно волновался. Не в силах ускорить движение аргиша, он то отрывался далеко вперед, то снова возвращался к нам. Когда до переправы оставалось с полкилометра, он что-то закричал. Динтоде, Че годе, женщины, а глядя на товарищей и я погнали оленей бегом.
Ледяной мост и впрямь был уже совсем тонок. Вода с шумом устремлялась под него. За нартами на лед пошел табун. Мереме, бросив упряжку на той стороне, вернулся к реке и кричал Ивану Момде, чтобы тот не слишком напирал на оленей. Сгрудившись на мосту, они могли обрушить его в воду. Вдруг одна из важенок предпочла переправиться вплавь, и за ней устремились другие. Я хотел было помешать им, но Мереме криками и взмахами рук остановил меня.
Следом за последними оленями я поднялся на высокий берег над Росомашьей. Впереди лежала необъятная тундра. Где-то за ней находилось озеро Таймыр, а дальше — мыс Челюскин, океан. Я невольно оглянулся назад, туда, где еще темнела лесотундра. И жаль было с ней расставаться, и манила неизведанная даль.
Пожалуй, труднее всего мне давалась ориентировка. Не наделенный от природы чувством направления, я легко терял представление о том, где находится наш стан, куда надо направлять табун. Я не расставался с компасом, часто поднимался на холмы, чтобы осмотреться вокруг. Однажды я так и не смог найти дом. Дежурил ночью, а на следующий день мы должны были кочевать. Когда я уезжал из дома, Мереме попросил утром прихватить из табуна несколько ездовых, чтобы им не идти от дома до стада пешком. Олени паслись ночью неспокойно. За несколько теплых дней тундра покрылась множеством проталин. Олени уже ленились раскапывать снег и тянулись от проталины к проталине. Мне приходилось постоянно находиться с наветренной стороны, чтобы придерживать стадо. В то же время оленей следовало понемногу пускать на новые места, чтобы они наелись. От этого зависело и количество молока у важенок, и рост оленят. Ночи, конечно, в нашем понимании не было. Солнце находилось довольно высоко над горизонтом. Разве что тише пели птицы да в голове у меня чуть гудело после суток без сна.
Утром я довольно долго гонялся с арканом за ездовыми. Искусство ловли арканом мне давалось с трудом. Но все же задание Мереме я выполнил и, привязав сзади своей нарты пятерку быков, отправился к лагерю. По моим расчетам, нужно было ехать минут тридцать, но и через час ничего похожего вокруг на чумы я не заметил. Поднявшись на бугорок повыше, я поводил биноклем вокруг, нашел табун. Волей-неволей пришлось вернуться.
Снова я попробовал найти дом и снова неудачно. В третий раз я уезжал из табуна, уже совсем не представляя, где находятся чумы. Все же добрых два часа упрямо гнал оленей туда, где рассчитывал найти дом, пока не увидел обернувшись, что в табуне есть люди. В тундре видишь иной раз на двадцать километров вдаль. Когда я вернулся, Динтоде с удивлением стал спрашивать:
— Куда ты пошел? Мы по следу смотрели, не могли понять. Мереме сказал: наверное, он оленей отбившихся от стада увидел.
Я признался, как было дело. Мереме внимательно слушал, потом сказал:
— У тебя в голове закружилось. Вот на этот бугорок поднимись — и дом виден.
Хотя я и сильно устал, и наволновался, но последовал его совету. И сегодня не могу объяснить, как это я искал дом и ехал от него в противоположную сторону.
Чем дальше на север, тем больше встречалось озер. Подтаявший лед на них был ярко-голубым. В полыньях отдыхали пролетные утки, а иногда со звонким кликом с них поднимались лебеди. Как прекрасно было в те дни пасти! Я сбросил московский жирок, чувствовал себя легким и сильным. Погнав ездовых быков галопом, я мчался по льду озер, стоя на нарте и выпрямившись во весь рост. Приятно было смотреть на свою тень, чувствовать себя настоящим пастухом. Олени казались мне славными животными: быстрыми, пугливыми, красивыми.
Но моя самоуверенность оказалась напрасной. Как только появилась зеленая трава, куда-то улетучились и власть над стадом, и мое умение пасти.
Я принял стадо около двенадцати ночи. Солнце светило почти так же ярко, как днем. Было очень тепло. Ночная, тундра отличалась от дневной лишь тишиной: не кричали чайки над озерами, не пролетали со свистом утки. Запрягая оленей в нарту, я случайно бросил взгляд на своего Кулу, как обычно привязанного цепочкой к нарте, и подумал, что не стоит таскать его с собой — в тундре сейчас очень много воды. Я привязал собаку к одной из грузовых нарт. Кула привык быть повсюду со мной и жалобно скулил, когда я уезжал.
Разбудив стадо, я дождался, пока все олени тронутся на выпас. Передняя часть стада быстро ушла вперед, в тундру. Одного жаркого дня было достаточно, чтобы вся она зазеленела. Сквозь прошлогоднюю ветошь повсюду пробивались ростки осоки, а на кочках букетиками распустились желтые соцветия пушицы. Олени быстро перебегали от кочки к кочке, жадно сощипывая эти пушистые шарики.
Направляя ездовых оленей вдоль края стада, я постепенно заставил его двигаться под углом «к ветру». Передние олени уже успели обогнать меня почти на километр. Я стал кричать, стараясь спугнуть их и заставить приостановиться. Теперь я отходил от стада в сторону, давая ему дорогу «к ветру». Как и должно было быть, первоначально узкая лента животных начала быстро шириться, и стадо рассыпалось по тундре. Теперь все олени могли спокойно, не мешая друг другу пастись.
Довольный своей работой, я поднялся на холм, привязал ездовых к нарте, вынул бинокль — хотелось узнать, что делается на свете. На нашем стане было тихо. Скользя взглядом вдоль горизонта, я разыскал стан бригады соседнего колхоза. Потом повернулся в другую сторону. Там паслось стадо еще одной бригады нашего колхоза. Оно двигалось параллельно и было не так уже далеко, особенно если смотреть в бинокль.
Пока я осматривался, мое стадо снова потянулось вперед. Олени двигались наперегонки, стараясь раньше поспеть к лакомому корму. Пришлось ехать в голову стада, чтобы остановить его. Однако стремление оленей вперед было так велико, что через несколько минут стадо начало обтекать меня с двух сторон. Мои крики и жесты действовали мало. Пока я «воевал» на одном краю, другой успевал далеко уйти. Мне еще не приходилось видеть оленей такими непослушными. Животные словно обезумели от голода, потеряли чувство страха перед человеком, которое заставляет их собираться в стадо. Без этого невозможно управлять ими.
Четыре ездовых быка с трудом волокли мою нарту по сухой траве, по голой земле. Несколько раз я сходил с нарты, чтобы дать ездовым немного отдохнуть. В конце концов один из быков упал, не в силах работать дальше. Пока я ловил новых ездовых оленей, стадо расходилось все шире. Поднявшись на один из увалов, я огляделся вокруг и пришел в отчаяние — повсюду были олени. Я посмотрел в бинокль в сторону соседней бригады: ее стадо было совсем близко. Если бы наши стада соединились, это было бы страшным позором.
Я ощутил прилив ярости: «Нет, проклятые, я вас все же заставлю подчиниться». Поймав первых попавшихся ездовых, с удвоенной энергией я принялся собирать стадо. Олени казались мне сейчас тупыми и неприятными животными. С ненасытной жадностью, кося на меня глазами, они хватали, хватали зеленые травинки…
Я перепробовал десятки хитрых способов: надевал на хорей шапку, делая вид, что я очень большой, падал на землю и вдруг бросался на ближайшего оленя. Все было тщетно. За три года работы на Камчатке мне ни разу не приходилось видеть, чтобы страх перед человеком отступал у оленя перед голодом.
По заведенному порядку я должен был утром подогнать стадо к чумам. Но минуло десять, одиннадцать, а сделать это не удавалось. За двенадцать часов ночного дежурства я ни разу не присел и очень устал; уверенности в том, что смена закончится благополучно, уже не было. Все чаще и чаще я смотрел в сторону чума, надеясь увидеть товарищей, идущих мне на помощь.
Около часа дня я погнал ездовых к дому. На полпути мне встретился Динтоде. Улыбаясь, он сказал, что давно смотрел в бинокль, как я бегаю за стадом, но не мог понять, почему не гоню оленей домой. В конце концов он решил идти мне помогать, а Мереме и Чегоде пьют чай и скоро придут тоже.
Когда я вошел в наш чум, Мереме уже собирался уходить. Молча я сел на свое место, скинул сапоги, дождался, пока Гонтале поставит передо мной столик, положит мясо, и принялся за еду. Обстановка дома была совсем мирной. Как будто и не было ужасной ночи. Гонтале что-то шила, а Саша, ее сынишка, стоял рядом и теребил медные бляхи, рядами украшавшие грудь матери. Мереме молча сидел рядом со мной, видимо ожидая рассказа о дежурстве. Но я только с яростью поглядывал по сторонам. Меня душила злость на свою беспомощность, на бесполезность имевшихся у меня знаний. «Сражение» с тысячью двумястами тупыми животными я проиграл…
Почти неожиданно для себя я сказал Мереме:
— Не могу держать стадо. Больше не пойду один на дежурство. Буду работать подпаском. Учиться надо.
Мереме ничего не ответил. Тогда я лег спиной к нему и сделал вид, что сплю.