ПАСТУХИ В РОЛИ ДОКТОРА АЙБОЛИТА часть 2

Как ни сомневались пастухи в пользе лечения, я все же настоял на своем. Обсудив все с Лялянским наедине, мы назначили Ивана Вувуна и Виктора Эветкана ответственными за лечебную группу оленей. Выделить больных оленей было нетрудно. Гнали табун час в ускоренном темпе, и все хромые отстали сами. Вместе с Вувуном и Эветканом мы вернули их назад по следу табуна, с тем чтобы собрать по возможности всех оленей, брошенных в тундре. К вечеру мы уже имели маленькое стадо. Увы, олени в нем хромали на все лады, и, пожалуй, со стороны это могло даже показаться смешным.
Мы недаром выбрали для лечебного табуна Вувуна и Эветкана. Иван великолепно владел арканом. С ним мы и занимались лечением оленей. Кроме того, возили на моей Искре палатку и одежду, ставили лагерь и варили. Эветкан же круглые сутки пас табун. Приходил поесть, немного поспать, пока мы присматривали за табуном, и снова продолжал выпас. Он был племянником Тналхута, очень напоминал старика лицом, силой, быстротой, но был по натуре человеком тихим и молчаливым. Больные олени, плохо себя чувствуя, старались где-нибудь затаиться, лечь под кустом. Эветкан шел следом за табуном и заботливо проверял все мало-мальски укромные уголки, где могли бы остаться олени. Тем временем Вувун ловил очередного страдальца, мы валили его на землю, после чего Вувун садился на оленя верхом, а я принимался врачевать. Обмывал больное копыто марганцовкой, вскрывал опухоль и вычищал скальпелем все, что уже омертвело. Иногда ампутировал один или оба пальца копыта. Сам не очень верил, что животное выживет после такой операции, но зимой во время забоя Петя показывал мне таких.
— Помнишь его? Как же не помнишь? Смотри, копыта нет. Сам же и отрезал.
Большей частью операция была не очень сложной. После нее я «обкалывал» из шприца воспаленное место бициллином, разведенным на обычной кипяченой воде. Потом бинтовал рану. В рот оленю высыпали столовую ложку сульфодимизина. И наконец, привязывали ему на рог кусочек бинта, чтобы отличить тех, кого уже обработали.
Оленей нужно было полечить два, а то и три раза. Конечно, обработать всех не было возможности, да, как оказалось, и не нужно. Многие из них болели копыткой в слабой форме. Лечебный табун двигался очень медленно, дни стояли нежаркие, корма и воды хватало, так что были все условия для быстрого выздоровления оленей.
Работа, еще вчера казавшаяся трудной и бесполезной, стала вскоре привычной. Убедившись, что некоторые олени выздоравливают, и Вувун и Эветкан уже не уговаривали меня бросить начатое дело и поскорее двигаться к основному табуну. Пастухи начали лечить сами. Эветкан ценил кровопускание — надрезал кончик уха или хвоста, и эта мера зачастую помогала, олень начинал себя чувствовать лучше. Вероятно, потеря крови как-то мобилизовывала защитные силы организма. Вувун же носил с собой шприц и делал оленям уколы.
Наши малоподвижные больные не требовали большого внимания, как обычно олени осенью, когда в тундре появляются грибы. Мы могли даже позволить себе поохотиться. Вувун часами просиживал на высоких местах с моим биноклем, разглядывал окрестные горы. Несколько раз он замечал снежных баранов, но они были далековато. Посокрушавшись, Иван оставлял идею «сбегать к ним» и начинал искать цель поближе.
Наконец такой случай нам подвернулся. Семь снежных баранов, в том числе очень крупный самец с красиво завитыми рогами, паслись в распадке в верхней части хребта. Это было не так уж далеко от нас, но прямо подойти к ним было невозможно. Одевшись по совету Вувуна как можно легче, я отправился за ним, честно говоря, мало надеясь на успех. Однако оказалось, что Иван отлично знал эти места. После трех часов быстрого подъема мы перевалили хребет и оказались на невидимой для баранов стороне. По части выносливости мы были с Вувуном примерно равны — оба достаточно плотные и тяжелые, среднего роста и, следовательно, с одинаковой длиной шага. Но едва мы тронулись вдоль хребта, чтобы выйти к гребню прямо напротив баранов, я начал отставать. Склон был очень крут и сыпуч, а главное, наш путь то и дело пересекали гряды скал. Я перебирался по узким карнизам осторожно и медленно. К тому же мне мешал карабин, то и дело задевавший за каменную стенку. Вувун злился, но все же поджидал меня. Наконец он догадался посоветовать мне, как нужно ходить на горной охоте.
— Зачем сам смотришь дорогу? Прыгай туда, куда я. Как баранов водит «переводчик», так я сейчас для тебя.
Действительно, бежать за Вувуном след в след оказалось, может быть, и страшновато, но зато быстро. Очень скоро я почувствовал, что важно было не только доверить товарищу выбор пути, но и повторять все его движения, наклоняться там же, где он, хвататься руками. Мне и раньше приходилось слышать, как пастухи называют вожаков у снежных баранов «переводчиками». Но только следуя за Вувуном, «переводившим» меня по скалам, я вполне оценил это название.
После часа сумасшедшего бега мы наконец остановились и, переведя дыхание, стали подползать к гребню, чтобы глянуть на противоположный склон. Вувун выглянул первым. Несколько секунд он, видимо, искал взглядом баранов, потом отпрянул назад и сказал:
— Бежим скорее назад. Кто-то пугнул их. Может быть, успеем перехватить.
Теперь мы помчались по только что пройденным обрывам обратно. Несколько раз выглядывали из-за гребня— бегут ли бараны — и бежали дальше. На пути встретилась довольно глубокая расселина. Мы спустились в нее и тут же услышали над собой тревожный свист. Подняв головы, мы увидели на другой стороне ущелья, там, где оно выходило к гребню хребта, снежных баранов. Несколько мгновений мы смотрели друг на друга, потом овца, возглавлявшая группу, бросилась вперед, а за ней и остальные. Замыкал строй красавец баран с большими рогами. Мы только успели сесть и расставить сошки карабинов, как животные скрылись из виду. И вдруг последний баран вернулся, рога четко выделялись на фоне неба. Мы выстрелили, и зверь полетел вниз.
Когда мы подошли, баран был уже мертв. Голова его была повернута боком. Мутнеющий глаз смотрел прямо в небо. И вдруг ярко-зеленый луч вспыхнул в зрачке. Мы, словно зачарованные, смотрели на этот удивительный зеленый огонь. Скоро он померк. Уже стемнело, когда, взвалив груз на плечи, мы отправились вниз. Нам пришлось пересечь два неглубоких ущелья, и мне показалось, что я не выдержу напряжения: настолько тяжело было подниматься с грузом. Мы затратили на обратный путь часа четыре, и к концу я уже готов был бросить добычу. Впереди горел костер, предусмотрительно зажженный Эветканом. К счастью, у всего на свете бывает конец. Мы сбросили у костра груз, и недавнее испытание показалось не столь уж жестоким.
Я сохранил и рога и череп этого барана. Боясь, что, упав с вьюками, Искра их поломает, я приторачивал рога себе к спине и при перекочевке нес сам. Так они пропутешествовали со мной больше месяца. Через два года я сдал их в коллекцию Московского зоомузея. Уже позабытая история вдруг ожила для меня в 1972 году. Зоомузей представил рога в качестве одного из экспонатов коллекции охотничьих трофеев на международную выставку в Будапеште. И рога моего барана оказались рекордными для своего вида. Они были оценены большой золотой медалью.
В середине сентября мы объединили свой табунок с основным. Некоторые олени еще хромали, но опасность эпидемии теперь миновала. В том году была ранняя осень. Уже давно в табуне хоркали и рыли землю копытами быки. По ночам подмораживало. Пастухи мучились: надеть меховую обувь еще было нельзя, слишком тонок на озерах лед, а в резиновых сапогах легко отморозить ноги. Пришлось отменить ночные дежурства, да в них в общем-то уже не было необходимости — табун почти не уходил с того места, где оставляли его вечером пастухи.
По осенней тундре, уминая ногами красную листву на кустарничках, мимо «плантаций» уже сладкой и мягкой морошки мы уходили с Эвгуром в Хаилино. Присмиревшая, привыкшая ко мне за лето Искра шла сама, словно человек, ступая сзади след в след. В поселок мы пришли под вечер. Долго кричали, чтобы кто-нибудь пригнал баты (лодка из выдолбленного тополя) и перевез через реку. Наконец за нами приехал Эхевьи, очень обрадованный, что было видно по доброй улыбке, не сходившей с его лица.
Мы шли с Эвгуром по улице, здороваясь со множеством людей, и чувствовали себя вернувшимися домой. У школы я приметил несколько незнакомых русских девушек, видно новых учительниц. Они еще с любопытством смотрели на нашу тундровую одежду, на кисточки, бусы, навьюченную лошадь, на оружие и почерневшие от загара лица. И только взглянув на мгновение на нас их глазами, я понял, что не так уж обычен и понятен для большинства городских жителей ставший привычным мне мир тундры и оленеводов.