ЛЕТОВКА часть 1

Десятого июля в Хаилино пришло лето. Еще в ложбинах на сопке, что возвышалась над поселком, лежал снег. Еще как следует не оттаяла почва и даже самые смелые огородники не решались приняться за работу. Но уже словно зеленый туман опустился на заросли ивняка по Тылге, всюду начала пробиваться молодая зеленая травка. А главное, повеяло теплом. Может быть, это и пробудило крупных вялых комаров — первых предвестников летних мучений.
Приближение лета уже сказалось и на быте людей в поселке. Одна за другой на окраине начали появляться яранги, рядом с домами — белые полотняные палатки. Людей потянуло на волю, на свежий воздух. Я часто наведывался к женщинам, шившим мне из ровдуги обувь и одежду. Ровдугой называют на Камчатке и Чукотке замшу из продымленной оленьей шкуры. Обычно для ее изготовления используют часть яранг. Длительное дымление дубит кожу, она не коробится и не грубеет после просушки. Каждому пастуху необходимо сшить на лето пять пар плект, рубашку и брюки. Кроме того, нужны летняя легкая меховая шапочка и ылымгын. Из многих бригад уже прибыли посланцы за летней одеждой, лошадьми, продуктами.
Как обычно, мы собрали последнее перед летовкой совещание, чтобы распределить обязанности. Виктор Иванович Пэн — наш главный ветврач, зоотехник Анхани и двое ребят из «Красной яранги» отправлялись в бригады Ветвейского отделения. Другой зоотехник — Тнаковав, двое ребят из «Красной яранги» и я поделили между собой бригады Хаилинского отделения. Я выбрал бригаду Николая Кинина, уже хорошо мне знакомую. Маршрут Кинина проходил между маршрутами других бригад, и это позволяло быстро вызвать меня в любую из них, возникни в этом необходимость.
Виктор Иванович еще раз напомнил нам о методах лечения копытки (некробациллеза, гнойного заболевания копыт оленя, часто сопровождавшегося поражением легких, кишечника). В этом году совхоз снабдил все бригады большим количеством антибиотиков и инструментов для лечения оленей. Копытка была на Камчатке главным бичом оленеводства. Пастухи рассказывали, что иногда от нее за два-три дня погибало полтабуна. Впоследствии случались такие эпидемии и при мне. Окружное сельхозуправление энергично старалось внедрить в практику совхозов лечение копытки бициллином. Всю зиму и Виктор Иванович, и мы рассказывали пастухам об этом лекарстве, и теперь предстояло применить его на практике.
Вместе со мной в бригаду Кинина собирался Тналхут. Он заранее увел к своей яранге, что стояла в десяти километрах от поселка, белую кобылу Алевтину — она должна была работать все лето в бригаде Кинина, и старик хотел заранее подогнать к ней седло. Алевтина была самой крупной из наших лошадей, и обычные подпруги для нее были малы. Мою же Искру пока не удавалось найти, она ушла куда-то на Вывенку. Поймать ее не могли. Дня через два пришлось попросить Тналхута помочь мне в этом деле.
Прихватив арканы, мы отправились на Вывенку вдвоем. На плохо просохшей почве поймы реки кобыла оставляла глубокие следы, так что обнаружить беглянку было нетрудно. Однако образ действий, который она избрала, чтобы не попасть к нам в руки, был настолько прост и действен, что я почти отчаялся завладеть ею. Подпустив нас метров на сто и удостоверившись, что мы действительно идем к ней, она своей великолепной рысью мчалась на километр вниз по реке. Так повторялось дважды. Тналхут снял малахай и надел его через плечо, как носят сумку. Я уже знал, что это признак его решимости быстро добиться своего. Мы снова подошли к кобыле как можно ближе, причем Тналхут держал аркан наготове. Как только Искра распустила хвост по ветру и бросилась прочь, старик помчался за ней. Такого рывка от него я не ожидал. Метров через пятьсот Тналхут метнул аркан, и Искра, почувствовав на шее петлю, встала как вкопанная. Я невольно подумал, каким же он был в свои двадцать лет!
Искра выкинула еще один номер. Зная ее бойкий характер, я седлал и взнуздывал, не снимая с нее аркана, чтобы не упустить, если она вырвется из рук. И, памятуя привычку лошадей кусаться при подтягивании подпруги, предусмотрительно замотал повод за столб. Наконец, вскочив в седло, я почувствовал себя вполне готовым к любым каверзам. Однако кобыла вела себя довольно прилично, послушно рысила по улице. Возле школы, где меня могли видеть учительницы, я приосанился. Тотчас Искра остановилась, а я, перелетев через ее голову, оказался на земле. Оставить без внимания такой коварный маневр было нельзя. Искра могла научиться повторять его. Снова вскочив в седло и круто развернувшись, я вернулся назад. Снова мы рысью направились к школе. Теперь я был начеку, держался в седле прочно, а Искру, едва она остановилась, так огрел плетью, что дальше уже она пошла галопом.
С вечера мы стали навьючивать на Искру мой багаж. Тналхут скорбно потыкал носком плекта в увесистые мешки.
— Это еда, старик. Вместе с тобой ее будем есть. Тналхут наклонил голову набок и успокоенно
сказал:
— Тогда ничего. Еда тяжелой не бывает.
Мы переночевали в яранге у Тналхута. Сейчас, когда стало тепло, это было настоящее удовольствие. Дым не скапливался, а сразу поднимался и уходил в отверстие наверху. Комары не залетали, видно, все же запах дыма отгонял их. Жена Тналхута накормила нас вареной олениной, подвяленной до этого на солнце. Мне нравилось такое мясо — плотное и с особым привкусом.

Рано утром Тналхут разбудил меня, и после недолгих сборов мы тронулись в путь. Лошадей вели в поводу. Тропа была мне знакома по прошлому лету. Конечно, я не раз проезжал здесь и зимой, но тогда склоны увалов были покрыты снегом, зализаны пургой. Стланиковые заросли обладают свойством «приседать» под снегом, их заносит «с головой», и зимой не догадаешься, какие мохнатые, как говорят пастухи, здесь горы. Теперь же тропа виляла между зарослями кедрового и ольхового стланика, пробиться через которые с лошадьми напрямик было невозможно.
Потом мы спустились в долину Тылги и пошли по террасе вверх по реке. Идти было весело, легко. Почему-то знакомая дорога кажется короче. Иногда мне надоедало идти вслед за хвостом Алевтины, и я обгонял Тналхута. Старик не возражал, но идти сзади ему явно не нравилось. Минут через пятнадцать я вдруг замечал, что Тналхут спокойненько свернул на другую тропку и удаляется от меня, словно мы незнакомы. Приходилось покориться, следовать за стариком, как за вожаком.
Памятным местом в дороге стала для нас переправа через Тылгу. Она была еще по-весеннему бурной, и мы предусмотрительно взяли с собой надувную резиновую лодку. Перевоз вещей занял не слишком много времени, хотя перед каждой переправой приходилось тащить лодку метров на сто выше по течению, тогда ее сносило как раз к нужному месту. Потом мы взялись переправлять лошадей. Я сел в лодку — все-таки умел плавать и не боялся воды, взял в руки повод Алевтины, а Тналхут стал подгонять ее сзади. Белая громадина уперлась, и никакие крики на нее не действовали. Тогда попробовали завести ее в воду на стремнине, там, где берег полого уходил под воду. Получилось еще хуже. Алевтина держала лодку, словно якорь, вмиг напор воды задрал борт «душегубки» вверх, и она, перевернувшись, накрыла меня с головой. Откровенно сказать, я даже не успел почувствовать, холодна ли вода,— настолько быстро выскочил на берег. Лодку, к счастью, мы поймали на следующем перекате. Поразмыслив, мы переплыли к своим вещам пить чай и сушиться. Лошади остались непривязанные на берегу, щипали реденькую зеленую травку, посматривали на нас. Вдруг Алевтина заржала, порыскала по берегу, а потом преспокойно вошла в воду и поплыла к нам. За ней послушно следовала Искра. Нам оставалось только поймать лошадей, когда они выходили из воды.
После трех дней пути мы нагнали бригаду Долганского. Палатки стояли под перевалом, а олени уже были на другом склоне, спускались к реке. Переправа через Пылговаям была возможна только в одном месте, и сюда стягивались табуны Долганского, Кинина и Пети Лялянского. Иван Петрович хитровато сощурился, узнав, что мы ищем табун Кинина, и пояснил, что Николай согласился пропустить его вперед. Это было не совсем справедливо, потому что Кинину предстояла более дальняя, дорога к морю, но Долганский воспользовался авторитетом старшего.
Мы переночевали в бригаде. Рано утром пастухи привели два десятка оленей и навьючили их. Бригаде Долганского приходилось обходиться без лошади — ее еще не привели из Хаилино. Вьючка оленей была знакома бригадиру с детства. Когда-то эвены кочевали только верхом на оленях, возили на них груз вьюком. Нарт они не знали, а лошадей не имели. Наблюдая, как лихо села на переднего оленя Наталья — жена Долганского — и повела караван вперед, я спросил у бригадира, не лучше ли кочевать на оленях.
— Сейчас можно. Когда комар поднимется, будет плохо: олени бьются, не стоят. С лошадью совсем легко,— отвечал бывалый тундровик.
Мы разошлись в разные стороны не прощаясь, как это принято у пастухов. Переваливая из одной узкой долинки в другую, мы направились вдоль водораздельного хребта на север, туда, где был табун Кинина. По дну долинок бежали мутные бурные ручьи, они несли воду от таявших снежников в Тылгу. Еще сохранились довольно большие снежные поля. Местами они закрывали ручьи, и вода бежала в снежных туннелях. Уже после полудня мы наткнулись на след прошедшего недавно табуна. Еще часа через два догнали Кинина и Гиклава. Несколько минут постояли, обменялись новостями, потом Кинин, как бы извиняясь, сказал:
— Надо идти, Леня. Видишь — табун торопится.
Тналхут, забрав с собой лошадей, ушел вперед. Николай объяснил ему, где стоят палатки, а я пошел с табуном. Через полчаса бригадир послал Гиклава придержать оленей спереди, он собирался вскоре остановить табун на отдых. Я хотел было подогнать отстававших оленей, но Кинин сказал:
— Пусть идут потихоньку. Как раз телята и матери найдут друг друга, матери покормят их, тогда и стадо будет спокойно стоять.
Действительно, то тут, то там можно было видеть оленух, кормящих своих телят. Некоторые важенки, ушедшие с передней частью табуна, вернулись и искали отставших телят. Любопытно было наблюдать, как они перекликивались. Оленятам было уже месяца по полтора, и матери хорошо отличали их по голосу и внешнему облику. Все же некоторые из них пробовали сосать и чужих важенок, уже кормивших своих оленят. Пристраивались с другого бока и сосали, пока важенки не замечали воришку. Наконец суета немного улеглась, и мы загнали табун на снег. Потом Гиклав стал придерживать табун, ходить вокруг, загоняя оленей вглубь стада, а мы с Николаем быстро наладили чаевку. Поставить таган, зажечь костер, вскипятить чай — все это было делом двадцати минут. Пришел Гиклав, и мы принялись за чай. Гиклав вытащил из котомки, которую носил с собой, блюдечко и пил из него чай, держа на кончиках пальцев. Видно было, что это доставляет ему удовольствие.
Олени стояли на снегу довольно спокойно. Уставшие телята легли. Но отдых продолжался недолго: двухлетки, холостые важенки, ездовые быки все настойчивее пытались отойти в сторонку, начать кормиться. Пастухи возвращали их — еще не успели отдохнуть оленята. Минут через пятьдесят (я обратил внимание, что Кинин все время поглядывал на часы) табун отпустили на кормежку. Все шло более или менее спокойно, но едва мы удалились от стоянки метров на двести, как телята дружно побежали назад, потому что привыкли искать матерей в месте последнего кормления. Туда же спешили важенки. Пока они разыскивали своих малышей, пока уводили их к табуну, прошло довольно много времени. Многие телята, матери которых не вернулись, никак не хотели уходить со старого места. Гнать их вперед было трудно. Оленята не понимали, что нужно бежать от человека. Они глядели своими выпуклыми, матовыми глазками и прорывались туда, куда, по их расчетам, должна была прийти мать. Часа через полтора или даже меньше после начала пастьбы Кинин снова остановил табун на отдых.
— Почему так часто? — спросил я.— Как ты определяешь, что уже наелись?
— А олени не наелись. Сейчас главное — как телята. Они быстро устают. Надо на них смотреть. Как начали ложиться — останавливаю табун на отдых.
Взрослые олени еще жадно хватали зеленые листочки ив, а мы уже криком и взмахами рук собирали их на нерастаявшем снегу. Оказавшись в плотной массе, олени постепенно успокаивались, на них нападала сонливость. Вскоре вся рогатая компания двигала нижними челюстями, пережевывала жвачку.
Забегая вперед, я поясню, что заставляет пастухов довольно жестко регулировать ритм пастьбы оленей. В природе табуны диких оленей весной делятся. Самцы и подросший молодняк уходят вперед — на север или к морю, а самки отстают, телятся и потом, объединившись в стада, тоже уходят на север. Первые недели важенки не покидают оленят, но потом голод пересиливает, да и оленята подрастают, и важенки отходят от них подальше, иной раз на несколько километров, а оленята тихо лежат где-нибудь в кустах, дожидаясь возвращения матерей. Так что никто друг другу не мешает, у каждого свой ритм жизни.