1 Неласковая пустыня (3)

У старика и впрямь было округлое лицо. Удиви­тельно, как легко он двигался, сбегал с барханов.

Фигурка Пишик-ага казалась почти мальчишеской. Он носил огромную, кудрявую шапку и ватный халат, ту­го перепоясанный зеленым платком.

Особенно много я его расспрашивал про овец. Разли­чает ли отдельных животных, как проверяет — не оста­лись ли овцы в песках? Пока мои вопросы были не очень дельными: я плохо знал овец. И ответы Пишик-ага давал не слишком интересные.

—      Которых овец знаю, которых нет. Больше не знаю.
Каждые два дня считаем овец в отаре — так и узнаем,
все ли дома.

В первый же день я убедился, что в пустыне отара расходится очень широко. Чабаны не препятствовали это­му, они шли все время справа, поджимая овец налево. Несмотря на вольную пастьбу, овцы держались доволь­но близко друг от друга, но зато небольшими группами —голов по двадцать — тридцать. Я обратил также внима­ние на многочисленные цепочки овец, переходивших с места на место.

Пишик-ага довольно быстро убедился, что моя рабо­та не мешает отаре спокойно пастись. Часа два походил вместе со мной, а потом ушел к кошаре. Нужно было найти верблюдов, на которых бригада перевозила иму­щество. Мы остались с Овезли вдвоем в пустыне, если, конечно, не считать восемьсот овец и коз.

Я поднимался на поросший кустарником песчаный бу­гор, на минуту задерживался здесь, чтобы оглядеться вокруг, и спускался в котловинку. Идти по сырому песку было нетрудно. Вверх — вниз, вверх — вниз я переходил по песчаным буграм, поросшим прозрачными деревца­ми саксаула. По склонам бугров, задерживаясь у кочек с сухими хвостами селина, паслись овцы. Завидев меня, они тревожно оглядывались на соседок, какая-нибудь трогалась первой, и за ней тотчас же выстраивались ве­реницей другие.

Овцы были спокойнее, позже замечали меня, если паслись в глубине отары. Случалось, я оказывался всего в нескольких шагах. Овца смотрела то на меня, то на соседок, словно не веря своим глазам, не понимая, по­чему не встревожены остальные. Она то задирала голо­ву, оглядывалась, то опускала ее до песка, принюхива­лась. Ее беспокойство, наконец, замечали соседки, мигом тревога распространялась вокруг, овцы шарахались в стороны.

То подходя к отаре со стороны, то тревожа овец из глубины стада, я мерил на глаз дистанцию, с которой они пугались. Снимал кинокамерой, как воспринимают друг от друга сигнал тревоги соседние животные. Уже в Москве, рассматривая кадры кинопленки, я смог убе­диться, что во время пастьбы овцы следят лишь за по­ведением ближайших двух-трех соседей. Если же отара была встревожена, бегство одной группы овец восприни­малось другими даже с двухсот метров.

Снизу, из котловинок я нередко видел на вершине бугра коз. На фоне белесого неба четко выделялись их рожки. Козам словно нравилось красоваться. Пастись они предпочитали, привстав на задних ногах: объедали верхушки кустов саксаула и кандыма. У них с овцами были разные вкусы. Те кормились нижними побегами и не вставали на задние ноги.

Песчаные бугры, вроде бы и не слишком одинаковые, создавали удивительно монотонный пейзаж. В нем не было простора. Глаз терялся в лабиринтах холмов, греб­ней, котловин. И лишь геодезическая тренога, видневша­яся километрах в пяти к северу, позволяла мне как-то сориентироваться, найти себя в этом узорно-запутанном мире.

И тренога, и Овезли, темную фигуру которого я вре­менами замечал на одном из барханов, всякий раз ока­зывались совсем не там, где я их ожидал. Я не понимал, ни куда движется отара, ни как ею управляет Овезли. Казалось, овцы разошлись от горизонта до горизонта.

В нашей отаре было 755 овец и 55 коз. В первые дни я пытался запомнить хотя бы некоторых из них и как будто преуспел в этом. Быстрее всего я познакомился с козами. Тут помогали и рога, и пестрота окраски, и разница в размерах. Как было не заметить крупного чер­ного козла с огромными дугообразными рогами.

Вела отару куда менее приметная коза — неряшливая на вид, лохматая, рыжевато-черная с проседью. Она от­личалась необыкновенной живостью, то и дело норови­ла куда-нибудь отлучиться из отары. Чабаны частенько на нее покрикивали, замахивались таяком, однако це­нили. Пишик-ага не раз говорил мне про нее: «Команду хорошо понимает. Когда ветер сильный, очень помогает нам».