СБОР УРОЖАЯ часть 2
Труд скотобоя, наверное, один из самых древних. В нем по сути дела нет ничего плохого. Но горожане испытывают к этому ремеслу определенное предубеждение, и потому я не стану описывать, как выглядит забойный цех. Мне вспоминаются слова одного старого пастуха, вырастившего на своем веку много тысяч оленей.
— Мне не жалко оленей. Убить можно, бить нельзя — они же все равно не понимают.
К слову сказать, я не раз обращал внимание, как горожане сначала ласкают вьючных оленей или лошадей, а потом, когда те упрямятся, нещадно бьют их. Пастухи обычно не делают ни того, ни другого.
Убитых ударом ножа в затылок оленей грузчики сейчас же клали на весы, а потом подавали в цех. До весов они как бы еще находились во власти совхоза, а после — потребкооперации. Егоров, ведавший в рыбкоопе заготовками, так же как и я, принимал участие в забое оленей впервые. Это было нелегкое дело — организовать труд полтораста людей, их питание, отдых. Но, пожалуй, больше всего времени ему приходилось тратить на споры со мной. Нужно было определить упитанность каждого оленя, от чего зависели стоимость мяса, доходы совхоза и радость или огорчение покупателей. Петр Лялянский стоял тут же, стараясь определить жирность. Частенько Толя говорил: «Ну, ладно, Пете я верю, пиши «высшая»». Но еще чаще разгорались жаркие споры: только при взаимной неуступчивости мы могли добиться правильных цифр. Методика определения упитанности и тогда была, да и сейчас остается, насколько я знаю, далекой от совершенства.
День прошел быстро. Заканчивали работу уже при свете прожекторов. Промерзшие на ветру, мы и в теплом вагончике долго не снимали меховой одежды. Сунулись в столовую — людей было много, не хотелось обижать их и есть вне очереди. Я сказал Зубко и Егорову:
— Пойдемте-ка к пастухам, посмотрите, как мы живем, да и накормят там нас получше, чем в столовой.
Петя Лялянский был гостеприимным хозяином. К тому же и палатка его имела праздничный вид — украшена ярко-красным суконным утеплителем. Разложенное на деревянных долбленых корытцах мясо, красные соленые помидоры и маленькие огурчики (это уже Зубко постарался), свежие лепешки были ох как вкусны. В общем, жизнь пастухов показалась нашим гостям вполне сносной. Да это так и есть.
На другой день мы опять лежали у входа в кораль. Уже светало. В сизом утреннем свете стали видны цеха и жилые вагончики, гнулся по ветру дымок над столовой, начали бродить люди, а табуна все не было. Ничего не сказав мне, Петя ушел к палатке и через несколько минут пронесся мимо кораля на оленьей нарте к стаду. Предупредив Егорова, что сегодня работа задержится, я снова вернулся к входной стенке кораля. Как потом выяснилось, ночью табун дважды беспокоила приблудная собака. В конце концов, дежурному удалось ее пристрелить, но, когда пастухи приехали отбивать стадо для забоя, олени еще не успокоились и паслись плотной массой. Пришлось сначала растягивать стадо по тундре — гнали вслед за нартой, а потом отбивать переднюю часть. Это делали уже с помощью подъехавшего Пети Лялянского.
На краю террасы, там, где дорога в кораль обрывалась круто вниз, олени резко затормозили. Я слышал, как кричали позади пастухи, над краем террасы вздымалась снежная пыль, слышался непрестанный треск копыт и сталкивавшихся рогов, потом он стал удаляться. Я понял, что табун повернул прочь. Кое-как пропахав в снегу глубокую борозду, я выбрался наверх и увидел длинную темную ленту, растянувшуюся по тундре, а за ней вдогонку наметом уходившие оленьи упряжки.
Через полчаса оленей вернули к коралю, но как раз подошла вереница машин вывозить из морозильных сараев мясо и спугнула стадо. Все началось сначала. Еще две попытки были неудачными. На высокой площадке у цеха, вдоль изгородей, на машинах — всюду темнели фигуры людей, неожиданно оставшихся без дела. Разговаривали, обсуждали работу пастухов, давали советы. Вконец измученный Петя, без шапки — и без того жарко — потянул меня на край террасы.
— Леня, разве так олени пойдут? Ты смотри сам. Вот идем — ничего не видно. Вдруг только подошли к краю — сразу всего много.
Действительно, перед оленями вдруг открывалась панорама домов, изгородей, машин, галдящих людей.
— И вход неправильно делали. Олень никогда вниз, если боится, не пойдет. Снизу надо дверь открывать, чтобы вверх гонять.
Мнение Пети сейчас было решающим, никто из нас не знал оленей лучше, чем он. Пастухи, несколько рабочих, приехавших на забой из Хаилино и Ветвея, начали разбирать боковую изгородь кораля, чтобы открыть оленям дорогу снизу. Несколько русских ребят помогали нам, но сейчас все зависело от умелой постановки оград. Чтобы направить оленей в кораль, пастухи набросали свои рубашки, мешки, куски сети по пути к коралю. На темном снегу эти маленькие темные кучки образовали два сходящихся крыла, потом их продолжали сетчатые изгороди, а еще дальше — дощатые заборы.
На дороге из поселка мы заранее выставили дозоры, чтобы задержать машины. Уговорить людей слезть с заборов и крыш было труднее, но постепенно и это удалось. Все затаили дыхание, смотрели, как работает Петя Лялянский. Он пошел один, сказал, что так будет лучше.
Табун приближался к коралю пасясь, олени неторопливо переходили с места на место, и Петя не слишком их подгонял. Он внимательно следил только за передней, активной частью, а длинный «хвост» из молодняка и быков отставал иной раз на сотню метров. За время осенней корализации я уже видел такой прием загона в кораль у Долганского. Теперь, затаившись у входа в снегу, я напряженно разглядывал передних, ближних ко мне оленей, старался понять, что руководит ими. В большинстве это были довольно старые важенки с телятами, заметны были и старые ездовые быки — с огромными мохнатыми рогами, сутулые, спокойные. Петя, вероятно, знал их еще телятами — таких оленей в совхозе знают все пастухи. Он не старался их пугать, только махал рукой — куда, мол, пошел, старый, давай к коралю. Важенки же вели себя неспокойно. С какого-то момента они насторожились, перестали пастись и, беспокойно оглядываясь, начали, словно маятник, двигаться то вправо, то влево, но не вперед. Все мы чувствовали, что еще мгновение — и наступит перелом, они бросятся прочь.
Петя отступил, позволил важенкам отойти назад и снова начал подгонять табун к коралю. Теперь он избрал другую тактику — «держал хвост стада покороче», не давал оленям отставать, хотя по-прежнему управлял в основном передними. Успеть и за теми и за другими ему было трудно, и он негромко позвал: «Вувун». Иван тотчас ползком выбрался из-под забора и сторонкой подошел к Пете. Он взял на себя заботу о хвостовой части стада. Стоя боком к нам, он крутил руками, слегка пугая оленей, заставляя их ближе держаться к головной части табуна. Я чувствовал, что зрители начинают уставать от напряженного ожидания. Некоторые ушли в вагончики, кто-то закурил. Видимо, и олени слегка устали — им не давали покоя с раннего утра. Петя между тем неутомимо и все так же осторожно продолжал подтягивать табун к коралю. Иной раз казалось, что его труд пропал даром — табун снова отходил от кораля на те немногие метры, которые только что были с таким трудом отвоеваны пастухом. Наконец Петя, видимо, счел, что решающий момент настал. Он что-то сказал Вувуну, тот нажал на задних оленей. Как только они подтянулись и табун превратился в большой темный шар, пастухи вдруг с отчаянным криком бросились на оленей. Неожиданный рывок и крик вспугнул оленей, они неистово закружились по кругу, топот копыт в несколько секунд достиг силы гула. В неистово кружившейся массе смешались и передняя, и задняя часть табуна, утратили свою роль вожаки. И это позволило пастухам втолкнуть крутящийся шар в ворота кораля. Вытянувшись цепью, мы неистово прыгали, махали руками, шапками.
— Ровнее держись, все в одну линию, одинаково друг от друга,— командовал Петя Лялянский.
И вот наконец счастливый момент — табун пошел в кораль.
Расходясь по своим местам, недавние зрители восхищались мастерством пастухов. Для любого из русских рабочих трактор, машина, самолет, далее рация были предметами достаточно понятными и близкими. Но, встречаясь с оленьим табуном, они робели. Вид массы животных будит у любого человека какое-то странное ощущение. Мы воспринимаем табун как одно многоголовое существо. Только зная оленей, удается различать в их массе и тех, кто вольны в своем поведении, и тех, что покорно идут, подчиняясь остальным. Я не раз замечал, что русские считают оленеводов на Севере особенными людьми. Пастухи появляются в современных поселках в своих меховых необыкновенных одеждах словно из другого мира, они приходят из тундры, которая для них дом, а для приезжего — страна опасностей и немыслимо тяжелого труда. Русские люди и на Севере не часто видят пастухов. Даже в нашем районном центре оленьи нарты, национальные наряды всегда вызывали интерес, заставляли прохожих останавливаться. А в Петропавловске, на аэродроме, увидев мою национальную шапку — полосатую, сшитую из разноцветных лапок пыжика, с бусами и красными кисточками,— люди с удивлением спрашивали меня: «Откуда?» И лишь раза два-три я слышал позади себя: «Это с Севера, я знаю». Наши Тиличики казались в Петропавловске-Камчатском краем света.
