СБОР УРОЖАЯ часть 3
Забой позволял людям чуть-чуть ближе познакомиться с пастухами. После первых дней, когда многие уже знали друг друга по именам, в минуту передышки вспыхивали разговоры, расспросы. Рабочих удивляло и обилие молодых ребят среди пастухов, и грамотность, и то, что Петя успел объездить немалую часть нашей страны. Стоя на пронизывающем ветру, на морозе, люди поневоле убеждались, сколь великолепна в таких условиях оленья одежда. Они, правда, не совсем были согласны с многочисленными украшениями — для этого нужно было бы пожить в тундре и почувствовать ее бедность красками. На белом снегу зимой, в серовато-зеленом летнем мареве тундры бусинки и красные кисточки хоть на мгновение радуют глаз, веселят душу.
Легко понять, что мужчин удивляло боевое оружие пастухов. Каждое утро кто-нибудь из наших выносил из палатки пару карабинов. Они стояли, опираясь на сошки, и вид у них был какой-то очень внушительный. Конечно, рабочие в большинстве своем раньше служили в армии и повидали немало оружия. Но здесь карабины придавали труду пастухов еще капельку мужественности.
— Зачем здесь оружие? — спрашивали нас в первые дни. Надо сказать, что я и сам не слишком хорошо это знал. Я просто верил на слово Пете, что оно нужно. На третий день работы, когда я позаботился поднять пастухов пораньше и загон очередной партии оленей прошел без приключений, один из оленей вдруг прорвался из забойной камеры в цех. Среди множества людей, скользя на мокром от крови полу, бык стоял в недоумении. Все шарахнулись от него, потом кто-то из мужчин попытался схватить его за рога. Олень тронулся с места, почти шагом пересек цех, заметил свет в застекленном окне и, уже не раздумывая, рванулся в него. Зазвенело стекло, вылетел оконный переплет, и зверь оказался на свободе. Несколько секунд он стоял, тянул в себя воздух, ловил чуткими ушами звуки. Потом большими прыжками понесся прочь, пока не выбрался на ту дорогу, которой сегодня утром пришел от большого табуна к коралю.
За эти короткие мгновения Петя успел подбежать к карабину, как будто не торопясь сел возле него на снег, размотал замшевый чехол на патроннике, дослал патрон. Олень уходил прочь, кругом кричали: «Стреляй, уйдет, стреляй скорее!» А Петя спокойно выцеливал зверя и наконец метров с шестисот с первого же выстрела уложил его. О меткости пастуха еще долго потом вспоминали рабочие.
Этот случай был не единственным. Часа через два перескочила через двухметровую ограду важенка. На следующий день такой же прыжок повторил двухлетний бычок. В этого взялся стрелять один из рабочих. Видно, он был неплохим стрелком, если решился испробовать свое мастерство при таком количестве людей. Он ранил бычка с первого же выстрела, но второй выстрел был неудачным. Олень ушел по дороге в табун.
Вечером мы засиделись с Толей Егоровым за расчетами. Уже далеко за полночь он выписал квитанции, по которым мы могли получить в банке деньги. Они были очень кстати: на складах «Сельхозтехники» скопилось немало наших грузов, пришедших с последними в этом году кораблями, но выкупить их нам было не на что. Утром я встал чуть позже обычного. Пастухи уже уехали в табун и скоро должны были пригнать оленей. Все шло как будто неплохо, задержка была невелика, и табун показался из-за сопки, когда только начало светать. Впереди на оленях шагом ехал Эвгур, его легко было узнать по белой камлейке, сзади тянулся табун. Доносился негромкий гонный крик пастухов, подгонявших табун сзади: «Э-гей-э-гей-э-гей».
До кораля уже оставалось метров двести, когда один из оленей остановился, тревожно подняв голову, пошел поперек движения остальных, выбрался на край и, мгновение помедлив, бросился прочь. За ним тотчас устремились остальные. Так повторилось еще дважды. Мы нервничали, боясь, что повторится история второго дня забоя. Подъехал Петя Лялянский и огорченно сказал: «Тот олень водит, что вчера убежал. Знает это место, ни за что не пойдет в кораль. Придется стрелять».
История с этим двухлетним бычком, в обычное время никогда не игравшим роли вожака, заставила меня по-другому взглянуть на особенности поведения животных, ведущих всех остальных. Ведь он отличался от своих собратьев по табуну очень важным в данном случае навыком — он знал, что кораль с его характерным запахом и внешним видом не сулит ничего хорошего. Он боялся его и потому, не обращая внимания на остальных оленей, убегал. И весь табун мог использовать его опыт благодаря тому, что следовал за первым выскочившим из стада оленем.
Через несколько дней, когда уже начался забой второго нашего стада, которое подогнала бригада Ивана Илькани, история с невольными вожаками повторилась, и они принесли нам много хлопот и огорчений. Илькани был очень самолюбивый и неуживчивый человек. Не будь он прекрасным пастухом, я бы снял его с бригадирства. Он приехал на забой в последний день обработки оленей Лялянского. Постоял, посмотрел. Егоров видел его впервые и спросил:
— Ну как, бригадир, хороших оленей пригнал? У кого лучше, у тебя или Пети?
— Разве это олени,— хрипло сказал Илькани,— это мыши.
Он был действительно прекрасным нагульщиком, и стадо у него оказалось в тот год неплохим, хотя и хуже, чем у Пети. С важным видом Илькани удалился, не очень-то слушая мои указания, как важно пораньше и с первого раза загнать первую партию оленей в кораль. Уже ночью ребята из его бригады подвезли к забою палатку, печку и все остальное. Бригадира с ними не было. Мне сказали, что он повез жену в поселок покупать чашки.
— Кто будет загонять?
— Илькани велел мне,— сказал Онон. Это был опытный, пожилой пастух, и я поверил, что он не подведет.
Первый загон прошел удачно, если не считать, что перед самым входом штук двадцать оленей все же сумели оторваться от остальных и уйти в тундру. Ничего не оставалось, как послать пастуха отогнать их обратно к большому стаду. Илькани вернулся к полудню и встал у весов как ни в чем не бывало. Мне бы надо его поругать, но как-то не повернулся язык: были мы с ним еще очень плохо знакомы.
Наутро часа в четыре я пришел в пастушескую палатку. Илькани и его пастухи пили чай. Жена Илькани Люда разливала по кружкам чай. Хозяйство у нее, ничего не скажешь, было на высоком уровне. Даже чай заваривала не как во всех бригадах в большом чайнике, а в фаянсовом, специально для заварки. Илькани был суров, я тоже молчал. Табун они пригнали довольно скоро, но в кораль он не пошел ни с первой, ни со второй попытки. Мешал ветер, дувший оленям в спину, а главная причина — убежавшие вчера олени. То один, то другой из них выскакивал из табуна и уводил остальных за собой.
Как всегда, когда не ладится дело, понаехало начальство. Это прибавило нервозности в обстановке. Можно было бы заменить пастухов Илькани бригадой Лялянского, но это казалось уже крайней мерой. К тому же сейчас Илькани старался за троих. Глядя, как легко он бегает по глубокому снегу, с какой уверенностью управляет стадом, командует людьми, не верилось, что это тот же самый ходящий вразвалочку человек, которого я знал. Попытка следовала за попыткой, а дело не двигалось. Часов в двенадцать Илькани попробовал стрелять оленей, уводивших табун, но теперь это уже не помогло. У входа в кораль мы столько раз пугали оленей, что всем им стало памятно это место. Около трех часов я велел прекратить попытки. Все равно работать в этот день было бы уже поздно.
Ни на какие мои упреки Илькани не хотел реагировать вежливо. Меня так и подмывало все ему высказать, но приходилось сдерживаться. Главной защитой у него была жена, которая не только не считала мужа виноватым, но еще и пыталась уверить, что виноват совхоз.
— Что же, товарищ директор, нельзя себе чашки купить. Я в поселке не была три месяца. Мы тут в тундре тяжело живем и имеем право пить чай с удовольствием. Когда работали в Пустореченском совхозе, к нам так не относились. Мы еще подумаем, не вернуться ли нам туда.
— Вот что, Иван Савельевич,— сказал я Илькани.— Знаешь, сколько людей сегодня из-за тебя не работало?
— Почему это из-за него? — вступилась было Люда, но я не обратил на нее внимания.
— Сегодня простаивало больше ста человек. Зубко вправе потребовать от совхоза возмещения убытков за простой. Если завтра не загонишь табун, отстраню тебя от работы. Замена у меня есть.
Что меня удивляло в тот вечер и занимало впоследствии, так это роль Люды в бригаде. Она так отчитывала пастухов, словно сама была бригадиром. Стыдила их, требовала, чтобы нашли выход из положения. Вечером Илькани пришел ко мне и, не поминая про неприятный разговор, сказал:
— Надо перестроить кораль. Олень не любит по ветру ходить. Давай попробуем открыть другую стенку, погоним от моря.
— Что для этого нужно?
— Сетку, колья и чтобы люди помогли.
Эта работа в темноте вспоминается сейчас даже как что-то приятное. На наше счастье, светила полная луна. Вокруг снег, рядом море. Луна проложила по волнам, по льдинкам светлую дорожку. Снег кругом отливал желтизной. За работой мы не чувствовали мороза.
Метели здорово замели тот край кораля, который хотел использовать Илькани, пришлось откапывать сетку, натягивать новые колья, чтобы подвести оленей к входу. Все это заняло у нас часа четыре. Потом, даже не отдохнув, Илькани ушел с пастухами в табун, а мы остались ждать. Толя здорово мерз. Я послал кого-то из пастухов за кухлянкой для него. Так мы и лежали в ту ночь рядом — приемщик и сдатчик. Толя принимал от меня оленей и в последующие годы. Он стал моим хорошим другом.
Илькани на этот раз действовал осмотрительно. Он вел оленей вдоль самой кромки воды, так, чтобы они за береговым валом не видели ни построек, ни кораля. Толя позаботился, чтобы остановили движок. Илькани круто повернул оленей от берега вверх, почти навстречу ветру. Тут уж он действовал по всем правилам,. Табун пошел в кораль, вероятно, и не заметив, где миновал ворота. Около пяти утра снова застучал движок, зашевелились сонные люди. Снова закипела работа.
