ХАИЛИНО часть 2

Прямо по тракторному следу мы добрались до полыньи на озере, уже затянутой прозрачным льдом. Вокруг вдоль и поперек тянулись глубокие борозды от гусениц, словно трактора, как люди, сбежались к месту происшествия. Прямо подо льдом виднелась плоская кабина трактора. Сани стояли в воде почти вертикально, переднюю часть трактор потянул за собой, вниз, задняя торчала надо льдом. От полыньи следы тянулись к склону ближнего увала. Там стояла палатка пастухов и три трактора. Люди дожидались, пока мы подъедем. Я пожал всем руки, постоял молча, постучал палочкой по торбазам и полез в палатку. Боев сзади начал было отчитывать тракториста Журавлева, почему, мол, не следил за порядком в колонне. Я окликнул его: «Да ладно, Сергей Иванович, и так все огорчены».

Попили чаю, а потом завели один трактор и, набившись всей компанией в сани, поехали к озеру. Здесь еще полчаса рядили и так и эдак. Потом я сказал:

—  Ну давайте делать что-нибудь. С чего начнем?
— Надо скорость выключить, иначе не стронем,— сказал Боев.
— Пусть Огурцов лезет. Он уже опытный,— угрюмо сказал Журавлев и начал раздеваться.
— Да ладно, Гоша, и я могу,— говорил длинный сутулый парень. Я видел его впервые. Это он вытащил Петрова из воды. В палатке Огурцов сидел молча. Он выглядел каким-то пришибленным, словно виноватым.
— Да ты белье не снимай,— советовали Журавлеву.
— Что я, не русский, что ли? — мрачно отказывался тот.— Креститься так креститься.
Тем временем трактористы разломали лед на полынье и выудили льдинки. Журавлев прыгнул на крышу кабины, почти достигавшую поверхности воды, секунду зябко переминался с ноги на ногу, а потом сразу нырнул в глубину кабины. Через несколько секунд, едва он показался на поверхности и ухватился за край льда, мы вытащили его на снег. Журавлев и в одежде-то казался гигантом, а сейчас, раздетый, выглядел просто Геркулесом. Странно контрастировали его белое-белое мускулистое тело и загорелое, пересеченное наискось шрамом лицо.

Часа три мы кололи лед всеми кувалдами, ломами и железками, какие нашлись. Нужно было прорубить длинную полынью, вдоль которой можно было бы вытащить трактор. Потом за водило саней прицепили два троса, пригнали остальные трактора, и они, выстроившись «в затылок», по команде начали тянуть. Нам показалось, что «утопленник» зашевелился — над его крышей зарябили волны, со дна начала подниматься муть. Боев, размахивая руками, снова и снова заставлял трактористов ослаблять тросы, а потом разом дергать. Так мы промучились до темноты, но без успеха. Замерзшие и голодные, мы вернулись к палатке. Трактористы кляли «Кисловодск» с его ржавыми ручьями и плохо замерзающими озерами.

Вечером, посовещавшись с Боевым, я решил отправлять трактора дальше, в Корф, а «утопленника» пока оставить на месте. То ли от усталости, то ли от неуверенности в решении я сказал об этом вяло и без нажима. Возник бесполезный спор, трактористы уверяли, что машину скоро засосет и на ней сразу же надо ставить крест…

Так или иначе рано утром два трактора затарахтели по снежной равнине дальше. Еще долго были видны их силуэты: черная коробка кабины и сани на прицепе. Мы с Боевым, Тнаковавом и Огурцовым на оленях отправились обратно в Хаилино. Бригада Лялянского осталась сворачивать лагерь и на следующий день тоже прибыла в поселок.

История с утонувшим трактором сильно взволновала Хаилино. От Огурцова и Боева все знали дело в подробностях, и, как видно, в тот вечер, когда мы вернулись, и в общежитии и по домам среди рабочих эта тема обсуждалась. Как бы то ни было, утром, дождавшись конца разнарядки, ко мне в кабинет пришел Евтеев, один из бригадиров строителей. До сих пор я его почти не знал, да и внешне он был неприметен: за сорок, лысый, невысокий. У него была тяжело больна жена, как-то осенью мне пришлось помочь отправить ее самолетом в районную больницу.

— Можно было бы вытащить трактор,— сказал Евтеев.— Мы на Волге баржи на берег вытаскивали, а уж трактор как-нибудь. Большие трактора ушли. На ходу только «Беларусь». Чем же будете тащить?

Евтеев, как я знал, появился в совхозе весной во главе бригады из пяти человек и взялся построить бетонную баню и большой жилой дом. Свои здания они уже заканчивали, но, кажется, уезжать не спешили. Иметь дело с такими бригадами совхозу было легче, чем формировать собственные. Кроме бригады Евтеева у нас работали еще бригады Кожина и Мокрецова. Люди в них были все очень высокой квалификации, так уж подбирались — чтобы все равные.

На мой вопрос Евтеев ответил не слишком понятно:
— Медведкой потянем. Нам бы лишь бревна четыре хороших и трос. «Беларуська» увезет туда, а больше ничего не надо.
Что такое «Медведка», из объяснений Евтеева я не совсем понял, но, конечно, за это предложение ухватился. К вечеру Евтеев собрал человек десять добровольцев, они прицепили к «Беларуси» бревна, трос и отправились к нашему «утопленнику». Евтеев просил, чтобы за дело отвечал он один и чтобы механика я не посылал. Среди рабочих половина неплохо разбиралась в технике, и они, конечно, сумели бы слить воду из двигателя, чтобы не разорвало блок. О ремонте же пока думать не приходилось.

Мы послали с рабочими две собачьи упряжки: для подвозки дров и для связи. На следующий день Евтеев прислал записку с просьбой прислать еще лопат и топоров — промороженную землю не так легко было копать. Нарты продолжали сновать по набитой дорожке туда и обратно и в последующие дни: возили продукты, инструменты, людей на смену. Съездил туда и Боев. Вернувшись, он рассказал, что «спасатели» врыли глубоко в землю два бревна торчком, завели тросы и теперь прорубают длинную полынью, чтобы подтащить трактор к берегу. Евтеев задумал тянуть трактор чем-то вроде двух воротов — медведками, как он называл свои приспособления. Трос от трактора крепился за короткий конец бревна, а длинный бригада вращала вокруг оси, врытой в землю. Сначала надо было тянуть за один трос, затем закрепить и тянуть за другой. Пока что шли подготовительные работы.

Каждое утро в четверть восьмого я вскакивал под звон будильника с постели и шел через весь поселок в контору. Прораб, завхоз и механик при свечах определяли людей на работу, точнее, подтверждали, что на сегодня все остается по-прежнему. И люди и работа оставались одни и те же, так что разнарядка скорее выглядела перекличкой.

Среди строителей выделялась бригада Кожина — семь человек во главе с седобородым сухощавым бригадиром. Они взялись построить коровник «на аккорд»: мы вам сдаем готовенькое здание — вы нам двадцать тысяч. Они рассчитывали заработать эти деньги за три месяца, но у совхоза не хватило бревен и досок. Бригада, чтобы не сидеть без дела, взялась помочь строить дома. Постепенно люди прижились, и к тому времени, когда я приехал, бригада уже стала привычной частью коллектива строителей. И сам бригадир, и его товарищи обзавелись семьями.

После разнарядки я обязательно заходил в коровник. Кожин умел держать бригаду в руках, и мне было приятно смотреть, как плотники работают сверкающими топорами — «личным» инструментом. Люди охотно собирались вокруг меня покурить, побеседовать. У них уже не было того бурного темпа в работе, в котором работают шабашники. Оставшись в совхозе зимовать, они теперь стали как-то спокойнее, надежнее. Работали и быстро и с удовольствием.

В первый же день я поделился с Кожиным заботой о грузовых оленьих нартах. Борис Паруни хоть и выполнил обещание — собрал десятка полтора грузовых нарт, но этого было слишком мало для того, чтобы обеспечить поселок дровами.
— Знаю я эти нарты,— сказал Ширшанов, один из плотников,— каюрил когда-то на Таймыре. Здесь их потоньше делают. Копыл задалбливают и ремнями вяжут к полозу, а там просто на шип сажают.
Тут начался профессиональный разговор, который я еще мало понимал. Набрался я опыта лишь через год, когда уже стал отвыкать от опеки пастухов и научился сам чинить нарту в пути.
— Может быть, попробуете? — спросил я у Кожина.
— Сразу не могу ответить,— серьезно сказал бригадир,— я сегодня возьму у Ятгера одну нарту, он мой сосед, посмотрим с ребятами и завтра скажем.
На следующей разнарядке Кожин дождался, пока от меня уйдут настырные хозяйки из школы и больницы — теперь у них были дрова, но некому было их рубить,— и спросил, сколько совхоз будет платить за нарту. Кожин глядел на меня своими беловато-голубыми глазами, поглаживал седую бородку клинышком и ждал ответа. Уже наученный горьким опытом, я не решался сразу назвать ему цену. Наш главбух не раз объяснял мне, сколь глупо не уважать финансовую науку, и теперь я боялся попасть впросак. Мы платили пастухам за одну нарту 25 рублей, но они выстругивали их почти одним ножиком. Не потому, что не имели других инструментов — любимая премия пастухам от совхоза и управления за столярные и слесарные наборы. В некоторых бригадах их было по два-три. Пастухи делали нарту, словно рисовали картину. Иное дело плотники. Мне запомнилось, как один молодой парень, рассматривая впоследствии кожинскую нарту, сказал: «Однако плохой человек делал».
— Почему?
— Посмотри сам.
Нарта действительно смахивала на паука-ревматика. Но я и так знал, что плотники не искали в нарте красоты. Михаил Андреевич, наш главбух, разрешил заплатить за нарту столько же, сколько пастухам. Плотники сделали 60 полозьев, 240 копыльев, все необходимые стойки, планки и через три дня, связав 30 нарт друг за дружку, привезли к конторе. Все высыпали смотреть на этот поезд. Мои тундровые герои — старые бригадиры-оленеводы Анхивилян, Ятгер, Эхевьи, Оммат — рассматривали нарты, наморщив нос, и все же не могли не признать, что дрова на них возить вполне можно.

Мы сейчас же отрядили Мишу Тнаковава с пятью рабочими в транспортный табун за оленями. Вскоре уже с полсотни оленьих нарт дважды в день подвозили дрова к поселку. Глущенко теперь с важностью объяснял, почему он принял решение складывать дрова сначала на хоздворе и рубить «на швырок», а потом уже развозить «клиентам».

Часам к десяти, немного разделавшись с делами, я отправился в свою неуютную, нахолодавшую за ночь квартиру. Затопил печь, немного прибрал и сел завтракать. У меня была банка персикового компота, под столом, как всегда, стояла большая коробка печенья — его удобно было доставать рукой не глядя. Наконец для меня наступил утренний час тихих радостей: компот, печенье и журнал из недавней почты.