ХАИЛИНО часть 3
Пятнадцатого декабря мне сообщили из Корфа о приходе наших тракторов. Погода держалась хорошая: мороз, иногда несильная поземка. Я рассчитал, что дня через три трактора вполне могут вернуться обратно. Для полной уверенности я добавил еще пару дней на какую-нибудь поломку в пути, еще день на неизбежный «праздник» благополучного прибытия. Так или иначе выходило, что мы окажемся с горючим не позднее чем за неделю до Нового года. Можно будет наладить наконец нормальную жизнь: дать свет, пустить пилораму, заменить пятьдесят оленей двумя тракторами.
В тот же день вместе с Боевым мы обошли наше нехитрое механическое хозяйство. Мы застряли у большого вездехода-тягача — родного брата нашего трудяги в Корфе, который помогал Зубко на забое. Тот сразу попал в надежные руки Толи Букреева и отлично работал. Этот же в грустном одиночестве едва чернел из-под снега. Несколько раз мы ругались с Боевым. Он почему-то упорно не хотел прикрыть вездеход брезентом. Вдруг на машину нашелся охотник — Огурцов. После ныряния в прорубь он перебивался у Боева на мелких ремонтных работах. У парня были золотые руки, он сначала полез в вездеход из интереса, а потом предложил его восстановить, и я загорелся надеждой. В памяти еще было живо воспоминание, как, высунувшись по пояс из люка в крыше кабины, я мчался по улицам Корфа. Тягач словно плыл по сугробам, раскачивался, сотрясал округу ревом мощного двигателя.
Потом я почти ежедневно наведывался к вездеходу, где Огурцов черными от масла руками копался в железных внутренностях мотора. Тогда стояли сильные морозы — до 50 градусов, кругом, казалось, все звенело, и мне смотреть, как работает на таком морозе человек с железом, было неприятно, словно внутри все слипалось.
В середине декабря в Хаилино пришел наш «утопленник», притащил сани с радостными и смущенными, точно именинниками, рабочими. Я вышел из дома на рокот трактора, и на душе полегчало — еще одной бедой стало меньше. Евтеев соскочил с саней, постоял со мной и сказал невпопад: «Надо же, как легко завелся. Немножко прожгли его факелами, механик поковырялся и… завелся».
Так понемногу налаживалась наша жизнь. Мне остается рассказать еще о вечерах. Многие из них я проводил у учительниц — Гали и Риты. Галка неизменно встречала меня воркотней:
— Идешь греться, а совхоз дров не везет, из-под пола дует — дом сто лет не ремонтировали.
— Сделаем, Галочка, все сделаем.
— Только обещаешь. Вот не будем пускать, тогда быстрее вспомнишь о нас.
Приходил Игорь — наш доктор — двадцатитрехлетний кубанский казачок. Был он на редкость смелым врачом, при необходимости брался за такие операции и способы лечения, на какие не всегда решались даже в районе, и успех был на его стороне. Доктор был небольшого роста, а ходил большими шагами, засунув руки в карманы и низко натянув шапку-ушанку. На улице его можно было узнать издалека.
Часам к восьми у девочек уже собиралась довольно большая компания. Хмуровато подшучивал над собой и окружающими тракторист Журавлев. Его жена Нелли Павловна, под стать мужу рослая и могучая, брала на себя роль хозяйки, что-нибудь готовила, накрывала на стол. Приходили молодожены Борисовы — Дима и Дуся. Они и познакомились-то в нашей компании. Дима приехал вместе с бригадой Кожина, был и плотником, и штукатуром, и маляром, и кровельщиком. В общем, как все на Камчатке, мог работать за десятерых. Дуся начинала у нас с заведующей клубом, а потом ушла работать в ясли. Немало она надоедала мне днем — то дров не подвезли, то нужно что-то срочно отремонтировать.
Кроме чаепитий любимым нашим занятием было пение. Я брал на себя роль ложечника, Журавлев подыгрывал на баяне. Душевные это были вечера. Расходились уже ночью. У девчат оставался один доктор. Утром я спрашивал его:
— Ну что, Игорек, долго еще сидел?
— Часов до трех,— он застенчиво улыбался.
— Чего делал?
— Ничего.
— А девочки?
— Спали.
— А ты?
— Сидел.
Он был влюблен в Галку и был счастлив сидеть рядом с ней.
Из-за того, что самолеты не летали, к нам не привозили новые кинокартины. И киномеханик частенько стал устраивать в клубе танцы, благо бензин для его движка имелся в избытке. Конечно, все население поселка стягивалось к единственному ярко освещенному зданию. Хотя и неважный клуб — холодноватый и небольшой, а все же здесь было веселее, чем при свете свечи у себя дома.
Киномеханик «гонял» записанные на магнитофон мелодии. Кружились, раскачивались, прыгали и переступали на месте пестро одетые пары: девушки в платьях и туфельках, парни в свитерах, унтах, торбазах. Тон задавали русские учительницы, им во всем подражали девушки-чукчанки. Парни на танцах большей частью исполняли служебную роль — «их танцевали». Девушкам приходилось за руку вытягивать их в круг.
На танцы приходило и старшее поколение. Стоял в стороне одетый по-парадному главбух, посверкивая золотыми очками. Его жена, строгая и стройная Вера Алексеевна, тоже работавшая у нас в бухгалтерии, красиво танцевала с Боевым. Тот особенно предпочитал вальс. Старики и старухи в национальных одеждах рассаживались у стен прямо на пол, так им было привычнее. Время от времени они решительно прерывали европейские танцы, высыпали на середину и под гул бубнов начинали свои. Скоро к ним присоединялись молодые пастухи, ребята из красной яранги. Мне нравились коряцкие национальные пляски. Случайному зрителю они могли показаться однообразными. На деле у каждого танцора был свой стиль: у Миши Тнаковава чуть воинственный, он бил в бубен и подпрыгивал на месте немножко быстрее, чем остальные, часто резко менял ритм, начинал новую фразу танца еле слышно, почти не двигаясь, словно подкрадывался и потом сразу переходил в атаку. Бубен бил глухо, грозно, и танцор, казалось, сейчас сойдет с места, рванется вперед. Гриша Хоялхот танцевал очень мягко, словно успокаивал и себя и зрителей, иногда почти совсем переставал двигаться, только чуть вздрагивал в такт задумчиво повторявшему свой призыв бубну.
Женские танцы коряков большей частью имитируют бытовые сцены или каких-то животных, птиц. Некоторые из танцев наивно откровенны. Вот женщины, сидя на корточках, ритмично взмахивают руками, точно шьют. Другое па — они приглаживают волосы, проводя вдоль кос воображаемым гребнем. Вот, приложив руку ко лбу, они вглядываются вдаль — не идут ли из табуна мужчины. И наконец, неистовый танец радости — мужья, женихи уже близко. Поднявшись на ноги, подпрыгивая, женщины исполняют танец бедер, повернувшись к зрителям спиной. Тонкие длинные кухлянки еще более подчеркивают, как изгибается их тело. В такт движениям раскачиваются красные кисточки и позвякивают колокольчики.
Когда наконец вернулись из Корфа трактора и доставили горючее, появилась идея устроить воскресник и заготовить для клуба дрова. Заранее выбрали делянку, где было побольше сухостойных деревьев. И в воскресенье, еще затемно, два трактора потащили до отказа набитые людьми сани на лесосеку. Туда же тянулись каюры на собачьих упряжках, обгоняя наш тракторный поезд.
Плотники, лесорубы, бывшие пастухи — все, кому валить лес было привычно, взялись за топоры, остальные стаскивали стволы к саням, грузили. Двигаться в глубоком снегу было тяжело, но в тот день это лишь прибавляло веселья, давало повод для шуток. К обеду, когда решили передохнуть, все собрались на полянке, утоптали немножко снег. Журавлев по просьбе девчат-учительниц воткнул посредине тополек. Его топорщившиеся вверх ветки украсили вылепленными из снега игрушками, поставили караулить их бабу-ягу с бородой из ветоши и стали водить вокруг хоровод. Было очень весело.
