ЗИМА — БУДНИ часть 2
Первые два-три дня и бригадир и остальные пастухи немножко настороженно относились к моему интересу в их работе, советовали «отдохнуть», говорили «да мы сами справимся, чего вам там делать». Потом поверили, что никакого подвоха за моим интересом не скрывалось, что и впрямь их знания и работа кажутся мне важными. Все чаще они сами рассказывали мне о каком-нибудь приеме, о своих наблюдениях за оленями. Впрочем, я скоро убедился, что в их действиях очень многое идет не от понимания животного, а от заученных с помощью старых пастухов правил. Каждый пастух помнил своего учителя. Скоро я узнал, что в округе существуют целые школы пастушества, отличавшиеся и принципами удерживания стада в подчинении человеку, и особенностями кормления животных. Однако оценить эти различия я смог лишь через год-другой.
Я привез с собой многие наивные представления о работе пастухов, распространенные среди жителей городов. Наука о приемах управления стадами животных к тому моменту еще только зарождалась. И может быть, именно крах наивных представлений горожанина и беспомощность научных представлений и заставили меня задуматься над, казалось бы, простейшими, но, если вдуматься, коренными проблемами.
Как, собственно, управляет пастух оленем? В тундре не было изгородей, животных во время выпаса не привязывали веревкой, да это и вряд ли можно было сделать с таким большим стадом. И все же олени не уходили. Преданностью человеку этого не объяснишь. Скорее наоборот — олени боялись человека. За сотни метров они поднимали головы, всматриваясь в подъезжающих пастухов. В стаде возникала паника — бросив пастьбу, животные начинали собираться в стадо. Когда мы уезжали, олени еще долго оставались в плотной массе.
Разбредясь по тундре, по склонам сопок, стадо делилось на много частей. Впоследствии я смог наблюдать, что размер групп сильно зависел от условий общения животных. В лесу, в хаосе мелких гор стадо разбивалось на группы по 10—15 животных. И все же редко-редко отбивались одиночки, и каждый раз это можно было как-то объяснить: то важенка отправилась искать куда-то пропавшего теленка, то в тундре остался больной олень.
Разбившись на множество частей, стадо выходило из-под контроля пастухов. Каждая группка выбирала свой путь между сопок, и стадо постепенно все больше рассеивалось. Бегать за каждой группой тяжело, и повернуть табун в нужную сторону нелегко. Сами по себе олени зимой не стремились собраться в большое стадо. Для этого их надо было напугать. Главная обязанность пастухов на ночном дежурстве — регулярные обходы по краю стада. Тогда табун собирался кучнее, и опасность пропажи оленей уменьшалась.
Не все согласны с тем, что сбор в группу у оленей связан прежде всего с их оборонительным поведением, с тем, что в стаде им не так страшно, потому что и соседи оглядываются вокруг — нет ли чего опасного, сообщают об этом, помогают выбрать правильное направление во время бегства. Есть предположения, что животные собираются в стадо при движении в одном направлении. Некоторые исследователи утверждают, что стадность свойственна оленям от природы, им «хочется» быть рядом с себе подобными. Есть и другие гипотезы. Все они в чем-то верно отражают наблюдения за оленями. Если же пытаться провести всесторонний анализ, то нужно начать с основных потребностей животного — выжить, прокормиться, размножиться. Наблюдая, как растет олененок, как живет до старости, видишь, как формируется в стаде его поведение. Присутствие соседей помогает вовремя заметить опасность, раскопать снег, разыскать самку. Очень многое в жизни оленя связано с близостью других оленей, и не мудрено, что стадность становится привычкой, потребностью. В стаде олень чувствует себя лучше всего.
Собрав оленей вместе, пастухи перегоняли их на новое пастбище, ловили ездовых оленей, просчитывали. Для всего этого существовали специальные приемы, понять которые я и пытался. Перегон стада на новое место оказался делом сложным по своим принципам. Несколько раз в отсутствие пастухов я собирал табун и пробовал перегонять его, но олени лишь кружились по кругу, вздымая снежную пыль, а подчиняться моему желанию не хотели.
Чтобы понять приемы ловли и просчета оленей, я рисовал схемы действий пастухов, отмечал их последовательность. И в том и другом случае они работали с испуганным стадом. Спокойно пасшихся оленей надо было сначала собрать в более плотную массу и криками, свистом встревожить. Испуганные олени стремились перебежать к спокойно стоявшим в отдалении товарищам, уйти из тревожной зоны в безопасную. На пути их пастухи вставали в две шеренги, образовав живой коридор. На корточках или даже лежа на снегу они выжидали момент, когда олени бросятся бежать к ездовым, и тогда коридор быстро сужался, в воздухе повисали стремительно выброшенные вперед петли арканов. Перебегание к ездовым по прямой линии было очень характерной чертой поведения оленей в этой ситуации. Лишь многократно напуганные олени пытались обойти опасное место стороной.
При просчете оленей пастухи применяли сходный прием, используя те же особенности их поведения — перебегание по прямой линии из места, где их тревожат, к спокойно стоящим поодаль оленям. Только вместо ловцов коридор составляли счетчики. Этот способ учета назывался «учет прогоном». Был и другой прием: потихоньку отделяли от пасущегося табуна часть оленей и перегоняли к ним поочередно остальных. Это нужно было делать очень осторожно, чтобы не напугать табун. Встревоженные олени вместо того, чтобы переходить через воображаемую нами линию раздела учтенных и неучтенных оленей, начинали собираться в плотную массу. Каждый табун мы просчитывали четыре раза в год. Всего табунов в совхозе было восемь. Так что довольно скоро я приобрел в этом деле достаточный опыт.
В бригаде Долганского было шестеро пастухов. Кроме уже упомянутых здесь самого бригадира, Чилькина, пастуха-учетчика, и Митрая работали еще Коля Ивтагин, Тайнав и Апис. Тайнав — заместитель бригадира — был очень молчаливый, сумрачный, дочерна загорелый человек, очевидно уже немолодой. Он совсем не говорил по-русски, и наше общение ограничивалось кивками да улыбками. О Тайнаве я наслышался еще до приезда в табун. Его жена — Маша — работала в конторе совхоза курьером-уборщицей. Она неизменно приходила ко мне в кабинет вечером, когда я, закончив бесконечные дневные дела, брался за составление отчетов и справок, которые с меня как директора и зоотехника требовались в огромном количестве. Присев на корточки у печки, она разводила огонь, а потом, обратись ко мне, говорила: «Тайнав уйне! Тайнав уйне плохо». Иногда к этим словам добавлялось «Тайнав уйне — дрова уйне» или «Деньги уйне». Тогда я просил утром завхоза подвезти ей дров, а главбуха выдать аванс из зарплаты Тайнава.
Когда наконец Тайнав приезжал на побывку, у Маши целый день не сходила с лица счастливая улыбка. Она приносила мне вечером горячей оленины, словно желая поделиться радостью. Иногда Тайнав зазывал меня к себе домой. У них была довольно большая квартира, но для восьмерых детей и двух взрослых, конечно, и она была тесновата. Как обычно, у чукчей основу убранства комнат составляли оленьи шкуры, но, кроме того, стояли пара кроватей, стол, несколько стульев. Такого умения, как у русских женщин — побелить, подмазать печку, покрасить полы, у Маши не было, а Тайнав не обладал столярным мастерством. От этого обстановка в доме могла показаться убогой. Но я знал, что ни в продуктах, ни в одежде их семья нужды не терпела. В доме стоял устойчивый кисловатый запах выделанных оленьих шкур. Этот запах сопровождал каждого, кого тундровая жизнь вынуждала носить оленью одежду. Я свыкся с ним и не замечал.
Самый молодой пастух в бригаде Ивтагин любил поспать. Дважды во время ночных дежурств он распускал табун. Долганский же всякий раз, когда дежурил Коля, специально вставал спозаранку и навещал стадо. После одного такого визита Коля пришел ко мне злой и, почти плача, рассказал, что бригадир обломал на нем свой элоэль. Работать в бригаде дальше Коля отказывался. Что было делать? Я пообещал Коле сделать Долганскому внушение и действительно заговорил с бригадиром об этой истории наедине. Но тут вдруг в Иване Петровиче и проявился характер.
— Пусть уходит. Я за табун расписался. Совсем молодой человек — почему так много обманывает? Идет на дежурство — и спит. Берет оленей учить — ничего не учит.
— Но может быть, он случайно уснул,— пробовал я защищать.
— Как случайно? Он яму в снегу вырыл и ветки там положил, чтобы было теплее.
Уладить дело мне не удалось, и я настоял лишь на том, чтобы Коля доработал до моего отъезда.
Каждый вечер кто-нибудь из пастухов, получше одевшись, уезжал в табун дежурить. Возвращался он часам к десяти утра. Сам бригадир на дежурства не ходил. Зато он проводил в табуне полдня. Я стал его постоянным спутником, и Долганский многому меня научил. Обычно, приехав в стадо, мы прежде всего обходили его по краю, возвращая наиболее далеко ушедших оленей. Случалось, что отколовшаяся группа не хотела возвращаться, и тогда приходилось идти вслед за ней на лыжах. Конечно, можно было это сделать и на оленях, но наши пастухи почему-то предпочитали работать пешком, и я скоро тоже привык к этому.
Оставив на нарте верхнюю кухлянку и сняв пояс, чтобы влажный теплый воздух выходил из-под рубашки снизу, я надевал плетеные лыжи и шел к оленям. Чаще всего, заметив погоню, они возвращались в табун. Однако так бывало не всегда. Распространенное мнение, что зверь бежит от человека, неверно. К этому были способны лишь наиболее умные животные — старые ездовые олени, взрослые важенки. Бегство от человека требовало от животного способности выбирать целесообразное направление. Они же большей частью руководствовались тем, что запоминали с первых месяцев жизни — бежали на ветер или старались повыше забраться на сопку. На это обратили мое внимание пастухи.
Вернуть оленей было не просто. Один из них, очевидно вожак, уводил группу все дальше, едва я пытался приблизиться. Долганский подсказал мне, что не стоит пытаться перерезать оленям дорогу. Еще больше пугаясь, они ускоряли бег и, конечно, легко уходили от преследования. Надо было бежать параллельно их курсу. Это тотчас вызывало у них замешательство. Вожак то и дело останавливался, как бы пытаясь оценить мои намерения, и, не догадавшись, предпочитал повернуть вспять, под защиту большого табуна.
Олени хорошо помнили место предыдущей ночевки, и пастухи обязательно проверяли его: не вернулись ли туда наши беспокойные подопечные. Удивляло также, что олени всегда знали, где большой табун, в какую сторону он движется. Увлекшись пастьбой и внезапно вспугнутые, они сначала бросались на ветер или несколькими прыжками поднимались по склону, а потом, на несколько секунд замерев, устремлялись к табуну. Случалось, что олень бежал от табуна или упорно не уходил со своего места. Зачастую это было признаком, что он не последний, что где-то есть олени, зашедшие еще дальше. Как только я возвращал их назад, поворачивал и упрямец. Точно так же наши ездовые олени хорошо знали, где находится стадо. Иной раз, заплутавшись среди незнакомых сопок, я давал им свободу, и ездовые довольно быстро выводили меня на правильный путь.
Все эти навыки приходили ко мне быстро. Вспахивая рыхлый снег на плетеных лыжах, задыхаясь от напряжения и кляня оленей, я поневоле запоминал все, что могло бы облегчить этот тяжелый с непривычки труд.
Дней через пять после приезда в табун я решил отправиться на ночное дежурство вместе с Колей Чилькиным. Долганский, как обычно, пробовал отговаривать, но и он уже привык к моему стремлению овладеть профессией пастуха. Днем он сам поймал и привел пару спокойных оленей. Вечером, наевшись хорошей оленины и одевшись так, что и ходить было тяжело, я запряг оленей (уже научился делать это сам) и вслед за Чилькиным заскользил по едва заметной дорожке к табуну. Он пасся на новом, мало знакомом мне месте, так что чувствовал я себя в темноте не слишком уверенно. Вместе с Чилькиным мы объехали табун, немного посидели вместе. Время от времени Коля негромко посвистывал и покрикивал.
— Пусть знают, что мы здесь,— пояснил он.— Если наткнутся не ожидая, испугаются. Ну и едят спокойнее, не боятся никого, знают, что люди близко.
С восьми до одиннадцати часов дежурство пролетело быстро. Олени разошлись по склонам небольшой долины. Со всех сторон раздавался стук копыт о наст, хруст разгребаемого снега. Чилькин отправился в голову табуна, ближе к перевалу, чтобы не пустить оленей в соседнюю долину. Я остался сзади и ниже. Мои олени проголодались, то и дело дергали повод, тянулись к лункам, только что разрытым кормившимися оленями. Я распряг их и, используя средник (ремень, за который олень тянет нарту) как веревку, привязал за куст. Ночь тянулась медленно. Время от времени я прикладывал часы к уху, чтобы убедиться, что они идут. Точно так же, как Чилькин, и я посвистывал, давая оленям знать о себе. Глаза немного освоились с темнотой, и, обходя табун, я уже не так часто оступался в лунках.
Около трех часов ночи табун словно что-то толкнуло. Видимо, я незаметно для себя задремал, потому что первые мгновения не мог понять, где я и что происходит. Мимо меня мелькали темными тенями олени, сливаясь в живые ручейки. Мне показалось, что одна из важенок промчалась какими-то странными прыжками — на спине ее как будто сидел крупный зверь. И тотчас поток животных иссяк, только шум уносящегося табуна еще долетал со стороны перевала. Я остался один и побежал к месту, где привязал оленей.
