2 В пески за «ой» (5)

Моих пеших усилий уже не хватало, чтобы поспевать за верблюдами: вместо обычных двадцати теперь приходилось проходить все 40 километров, так что не снабжай меня чабаны то конем, то мотоциклом, не увидел бы я, как начинает жизнь новый верблюд. В один из дней я забрел особенно далеко от дома. На этот раз шел пешком, рассчитывая переночевать, а на другой день вернуться. Место для ночлега выбрал на вершине песчаного бугра, откуда открывался хороший обзор. Впрочем, ощущения простора я не испытывал. Взгляд блуждал по грядам барханов. Пустыня представлялась мне запутанным миром со своей сложной неведомой мне жизнью. Здесь было слишком много деталей и, смотря в бинокль, я то и дело терял ориентировку, начинала немного кружиться голова. Я должен был прерваться, посмотреть на костер, на свои вещи, немного прийти в себя.

Снег еще немного сохранился во многих ложбинах. Оттого пустыня казалась особенно холодной и неприветливой. И даже костер не давал мне ощущения покоя. Он не так грел, и дым его был горьковатым, совсем не тот, что в родном моем Подмосковье.

Осматривая пустыню, я неожиданно заметил верблюда. В пустыне так часто бывает. Вязь ложбин, бугров, гребней очень сложна и в то же время однообразна, не знаешь, что уже осмотрел, невольно пропускаешь большие участки. Верблюд вел себя неспокойно. Время от времени он гонялся за кем-то. Я никак не мог понять, что там происходит. До верблюда было неблизко, и я решил сначала напиться чаю. До сумерек еще оставалось часа четыре, так что времени хватало.

Вблизи я понял, что рядом с верблюдицей бродила лиса. И это сразу насторожило. Что могло привлечь сюда маленькую пустынную лисичку? Она не хотела уходить, даже когда я оказался совсем рядом. Верблюдица забеспокоилась, спустилась вниз по склону бархана. Последовав за ней, я увидел верблюжонка. Он неподвижно лежал на песке.

Я уже знал, что верблюжата рождаются очень слабыми. И все же первое очное знакомство меня поразило. Час тянулся за часом, а малыш едва мог поднять голову от песка. Верблюдица беспокойно принюхивалась к нему, тихонько звала, однако не вылизывала. Было уже темно, когда верблюжонок стал делать попытку подняться на ноги. Я превозмог желание помочь ему. Необходимо, чтобы все шло своим чередом, так, как это бывает в природе. Ведь провести такие наблюдения за дикими верблюдами пока невозможно. Диких верблюдов остались считанные единицы, в зоопарках их нет совсем. Где уж тут надеяться понаблюдать за новорожденным.

Как я и ожидал, для верблюжонка главным препятствием оказались его собственные ноги. Они были слишком длинны, он путался в них, спотыкался, падал, ноги его заплетались. Мне пришлось запастись терпением и вести отсчет не по секундам, а по часам, когда я отмечал в своем журнале попытки верблюжонка поднять голову, выкинуть вперед переднюю ногу, оттолкнуться задними и, наконец, после многих неудач в первый раз в жизни встать на считанные секунды.

Верблюжонок начинал жить не торопясь, но был настойчив. Научившись ходить, стал тянуться к матери, трогал ее губами, то тут, то там сосал шерсть. Длинный материнский хвост надолго ввел его в заблуждение, и он недоуменно стоял возле него, качаясь на тонких ногах и пробуя сосать. Наконец, счастливая случайность помогла ему найти сосок. Тут он проявил большую сообразительность: то чуть отодвигался от вымени, то спешил вернуться к нему, запомнив этот путь, стал удлинять его и вскоре уверенно перебирался от передних ног матери к вымени.

Уже темнело, и на мое счастье верблюжонок, устав и насытившись, лег отдыхать. Тогда и я смог заняться ночлегом: разложил подстилку на песке, запалил костер, вскипятил во фляжке чай. Верблюдица паслась неподалеку, часто возвращалась к своему малышу, прислушиваясь, подозрительно смотрела в мою сторону. Пустыня, как всегда под вечер, наполнилась жизнью и звуками. Прошел, распустив полосатый хвост, барханный кот: видно, собрался на охоту за песчанками. Пролетела стая дроф, подвывал сычик.

Наутро я продолжал свои наблюдения. Верблюжонок почти не окреп, все так же качался на ногах, однако найти вымя матери, поесть для него уже было не проблемой. На очереди были новые задачи. Оказалось, в мире есть кусты, деревья, склоны и даже обрывы. Верблюжонок ходил, как лунатик: вот наткнулся на куст и силился через него прорваться — не смог и, тихо пискнув, в изнеможении лег отдыхать. Через полчаса злополучный куст удалось обойти и, удачно скатившись кубарем с обрыва, добраться до матери. Она теперь уже была не столь терпелива — объела вокруг всю траву и отходила все дальше. Верблюжонок следовал за ней, на ходу постигая премудрости жизни. О больших кустах он уже имел определенное понятие, но замечать маленькие еще не научился. Для этого нужно было смотреть себе под ноги. А это и на третий день было непростой задачей.

Между тем мне предстояло известить о новорожденном пастухов. Я уже знал, что верблюдица останется с малышом еще день-два, однако жажда в конце концов погонит ее к водопою. Случись рядом стадо, верблюжонок остался бы на попечении соседей. Они не допустили бы к нему ни волка, ни рысь.

Хорошенько приметив место, я поспешил с доброй вестью на Культакыр. Рассчитывал, что смогу привести пастухов по своим следам. Шел сначала по компасу, а оказавшись в знакомых местах — хожеными тропинками. Порядком устал, к тому же мучила жажда. В тот день сильно потеплело, и моя ватная одежда оказалась лишним грузом. Еле добрался до Культакыра, до колодца. Здесь напился, умылся, отсиделся на колоде, из которой поили верблюдов.

Возле нашего домика стояла машина. Видно, приехали гости. Я вошел в комнату и чуть оробел от многолюдья. Здесь собрались чабаны соседних бригад — в большинстве уже хорошие мои знакомые. А в центре комнаты, поджав по-турецки ноги, пел и играл на дутаре пожилой человек. Едва он кончил одну из песен, люди задвигались, освобождая место для меня. Я пробрался в угол, тоже стал слушать певца.

Национальную музыку часто передавали по радио, я видел и слышал певцов по телевизору, но совсем иное впечатление производил «бахши» здесь, в глубине Каракумов. И высокий голос, и звонкий звук дутара были сродни звукам пустыни. Я слышал их непрестанно, с тех пор как начал работать в песках, и певец усилил и подтвердил мои ощущения. Временами, взяв высокую протяжную ноту, голос его словно рвался, звуки повторялись и гасли, когда не хватало дыхания. И это напоминало мне порывы ветра над барханами. Впрочем, я не понимал слов и воспринимал лишь музыку, манеру исполнения.

—  О чем он сейчас поет? — спросил я Бавали.

—  О девушке. Говорит, глаза твои как огонь, косы как змеи, как аркан на мою шею. Это были стихи несравненного Кеминэ.

Ой-ой, как на тигриный шаг твой легкий шаг похож.

Взгляд черных-черных глаз твоих на пламя так похож!

Аркан тугой, аркан тугой на шею мне плетешь.

Не косы черные плетешь, а войско змей ведешь.

У каждой пряди свой огонь; меня язвят косы.

На рассвете я проснулся сам, не дожидаясь, пока разбудят. Беспокоило, как там в пустыне малыш. С вечера договорились с Бавали, что сходим за верблюжонком и его матерью.

В домике уже не спали. Чабаны с дальних стоянок, бахши расположились вокруг скатерти с угощением: печеньем, конфетами, урюком, миндалем. Агали-ага суетился у железной печурки: заваривал в фарфоровых чайниках чай, споласкивал пиалы, передавал то одно, то другое гостям. По кругу ходили две огромные пиалы с густым, прохладным чалом. По мне, так вкуснее питья не бывает.

Мы взяли с собой оседланного верблюда, рассчитывали увести малыша в чересседельном мешке. Поймали его и затолкали в мешок легко. Однако стоило отойти сотню метров, как верблюдица отстала и вернулась назад. В страшном беспокойстве она бегала там, где недавно кормила малыша, жалобно кричала. Пришлось вернуться и нам. Голова верблюжонка свешивалась из мешка, испуганный, он тоже без конца «авкал». И все же мать тотчас теряла его из виду, стоило тронуться в путь. Пришлось вынуть верблюжонка, показать его матери, подманить. Тут выяснилось, что она не различала его, даже если я держал верблюжонка на вытянутых руках. Требовалось, чтобы он стоял на песке, а не был где-то в воздухе.

Наконец, мы придумали способ, как увести неразумную мать с собой. Малыша опять положили в мешок, голова его была наружу, а рядом, голова к голове, привязали верблюдицу.

Шли по пустыне, вели верблюдов, радовало, что принес бригаде хоть малую пользу. И уже в который раз я поймал себя на мысли, что спешу на Культакыр, как к родному дому.