ПО СЛЕДУ В ПОЛОВОДЬЕ часть 1

Всю короткую весеннюю ночь, не давая оленям передышки, мы гнали и гнали их вперед. Кажется, отмахали довольно много, табун Эляле должен был быть где-то неподалеку. Предательское солнце быстро выкатилось из-за снежных гор и начало растапливать нашу дорогу. Часам к шести уже стало тепло, пришлось сбросить верхние кухлянки. С каждого бугорка мы высматривали в бинокль табун, и наконец черные точки оленей показались на далеком склоне. Мы пробивались к ним, весело кляня и мокрую снежную кашу, и измученных оленей. Пришлось достать лапки (плетеные лыжи) и пойти впереди, проминая дорогу. За мной прыжками тянулись олени. Табун был все ближе. Показалась брезентовая палатка, люди, смотревшие из-под рук. Вот уже осталось метров двести, уже мы видим лица.
Эляле, добродушный гигант, не поленился прошагать по снегу навстречу, взял у меня оленей. — Ну, уже приехали, давай отдыхать. Эляле расположился на большой проталине. Снизу ее подпирало бескрайнее снежное поле, а сверху глядели почерневшие по гребням горы. Олени паслись прямо у палаток, некоторые неторопливо жевали обрывки одежды, грызли кости. Пятеро пастухов, женщины, трое малышей лениво бродили и лежали под солнышком. После трудной зимы и перед летней дальней дорогой у них выдались мирные, спокойные дни.
Женщины пустили детишек гулять голышом — в одних коротких торбазишках, чтобы погрелись под ласковым весенним солнцем. Ошалев от неожиданной свободы и легкости, малыши с веселым криком носились по желтым от прошлогодней травы кочкам. Олени не боялись их, и только оленята следили за детьми исподлобья, некоторые вдруг подпрыгивали, отталкивались сразу четырьмя ногами и бросались вперед — то ли пугаясь, то ли приглашая побегать наперегонки. Девочка Эляле присмотрела себе небольшую снежную горку и попробовала съехать по ней, как обычно каталась зимой, когда была в меховых штанишках. Теперь это оказалось очень неприятным. Да, не годились для весны зимние развлечения.
Просчет новорожденных оленят в стаде Эляле уже провел Миша Тнаковав, наш оленетехник, и увез отчет вечером накануне нашего приезда в поселок. На всякий случай я переписал копию, остававшуюся в делах бригады. У меня теперь были сведения по пяти бригадам. И я заранее представлял, как в ответ на упреки начальства — почему запоздал с отчетом — буду отвечать:
— Лучше поздние вести, да хорошие.
Недаром с марта торчали в тундре, выбирали получше пастбища, подкармливали оленей солью и жиром, завезенными за полтысячи километров.
Павел Иванович Нивани, наш парторг, весело насвистывая, что-то сводил в своей записной книжке. И он ради общего успеха поработал с пастухами немало. В этот день он устроил короткое собрание. Павел Иванович говорил людям, что через месяц — выборы. Бригада уже будет идти к далеким летним пастбищам, но ее обязательно найдут, чтобы люди могли проголосовать. Мы вместе уже полтора месяца скитались по тундре из бригады в бригаду. Что он мог сказать людям, когда еще сам не знал имени кандидата? И все же он нашел, о чем сказать: что это обязательно будет хороший, честный человек, и выдвинут его в кандидаты их же товарищи, те, кому легче будет собраться вместе. Павел Иванович напоминал людям, что и в тундре они — часть совхоза, района, государства. И слушая его, видя, как слушают его пастухи, я понимал, что это, может быть, самое главное, что нужно помнить мужчинам и женщинам, кружком расположившимся на прошлогодней сухой траве.
Дорога домой нас как-то мало волновала. Мы без конца говорили о ней до сегодняшнего утра, пока не узнали, что Тнаковав с Петей Хоялхотом, пастухом из бригады Эляле, уже уехали. Им предстояло переправиться через две реки, пройти по весенней снежной каше полтораста километров. Мы же шли по их следам, вторыми идти не страшно. Раз кто-то прошел —
пройдем и мы.
Часов в шесть вечера пастухи собрали стадо покучнее и стали выбирать для нас ездовых оленей. Просить Эляле дать нам животных получше не приходилось — он и сам понимал, в какую дорогу мы отправляемся. Впрочем, выбор у него был невелик. Олени отощали за зиму. Тут было не до лучших, лишь бы они дошли до дому, не упали, а надежды на это было немного. Одного за другим пастухи ловили худых, уже начавших линять оленей, ощупывали их — крепок ли хрящ ушей, есть ли шарик жира на пястном сгибе, живые ли глаза, как рога — если растут молодые, наполненные кровью панты, значит, еще есть у него сила. Я понимал, что только опыт пастухов дает надежду на правильный выбор.
Уже с вечера, глядя на быстро проступающие в небе звезды, мы поняли, что весна подарила нам еще одну морозную ночь. Вполне вероятно было, что она окажется последней. То я, то Павел Иванович подходили к краю проталины, трогали снег и тотчас сообщали друг другу свои наблюдения. Уже начала появляться корочка наста, часа через два она обещала окрепнуть достаточно, чтобы выдержать оленей.
Мы увязали нарты задолго до того, как окреп наст. И когда выехали, олени еще то и дело проваливались по грудь в снег. Правили от проталины к проталине. Как только выбирались на черное место — сухую прошлогоднюю траву, соскакивали с нарты и бежали рядом. Потом надо было снова забираться в снег, олени начинали барахтаться, пробивая грудью тонкий наст. Предательская корочка сейчас, пожалуй, только мешала, ломаясь, как только олень переносил тяжесть тела на передние ноги. Животные тыкались мордой в снег, падали, приходилось их понукать, кричать.
С каждой минутой становилось холоднее. На поверхности снега уже отсвечивал тонкий лед. Все чаще олени рысью проходили десятки метров, прежде чем попасть на участок, где снег еще недостаточно примерз. И наконец тундра плавно потянулась под нартой назад, зазвенела, загудела под копытами.
За время подъема на перевал я поближе познакомился со своими оленями. Как приглядываешься к случайным попутчикам, сначала не зная, что им больше по нраву, так и я быстро заметил, что олени мои очень непохожи. Правый — светлый, видно, от природы был наделен умом чуть большим, чем положено среднему оленю. Его черные глаза, ярко выделявшиеся на почти белой морде, то и дело поглядывали искоса на меня. И стоило мне чуть отвернуться, как потяг ослабевал и правый устраивал себе небольшую передышку. Прикосновение элоэля правый переносил очень нервно — тотчас подымал хвост, сыпал орешками. Левый же был работягой. Черный, рослый, он изо всех сил тянул лямку, а если подстегнуть, то и пускался вскачь. На этом олене Эляле временами участвовал в бегах и брал призы.
Павел Иванович, видно, тоже приноравливался к своим оленям, потому что молчал. И только когда я объезжал его, чтобы пойти первым, подсказал: «Подтяни повод правого». Павел Иванович помимо того, что был парторгом и за свою жизнь окончил несколько партшкол, отлично знал оленей, виртуозно работал арканом, а на оленьих бегах состязаться с ним могли лишь старики. Я тотчас же послушался его совета, который оказался правильным. Натянутый повод сигнализировал белому оленю о всех моих желаниях. Он успокоился, перестал коситься назад, пошел ровнее и старательнее.
На перевал мы выбрались только к рассвету. Открылась безбрежная путаница речек и хребтов, постепенно понижавшихся к пока еще далекой долине реки Вывенка. На северном конце ее, там, где серое небо сливалось с уже обтаявшей пожелтевшей тундрой, располагалось наше Хаилино. Отсюда, с Корякского хребта, мы словно по карте прослеживали тот путь, который вскоре нам предстояло пройти.
Здесь еще только начиналась весна. А внизу снег оставался лишь по долинам ручьев, да и там всюду виднелись большие пятна проталин. Пройти верхом, гребнем хребта, с тем чтобы спуститься к долине Вывенки напротив Хаилино, нечего и думать. Места здесь скалистые. Путь был лишь вниз и по предгорьям, там, где еще сохранился снег, через два больших притока Вывенки. Первый из них — Ветвей начинался вроде бы и не так далеко от нас.
Часам к девяти утра стало совсем тепло. Мы остановились на большой проталине. Наскоро распрягли оленей, пустили кормиться. Пока Павел Иванович строгал мясо, я развел костер, приладил рогульки, повесил котелок с водой, зачерпнув ее из ближайшего ручейка. Под весенним солнцем на мягком мхе мы задремали. Потом пожевали мяса, попили чаю и завалились на солнцепеке спать.
Часа через четыре Павел Иванович разбудил меня. Густой чай постепенно привел меня в чувство. Привычно преодолевая неприятные ощущения, я натянул торбаза, еще не просохшие от ночной дороги, переложил хорошенько груз на нарте, чтобы сидеть повыше, и мы снова тронулись в путь. Эляле подробно рассказал, каким путем он направил Тнаковава с Хоялхотом. Их след мы встречали там, где ожидали, и постепенно совершенно успокоились, шли, где было удобнее, и лишь на стрелках, когда сходилось несколько ручьев, не ленились искать нартовый след.
Вода заливала ложбины у нас на глазах. То и дело снег с шумом оседал под ногами оленей. За нами оставалась широкая борозда, залитая водой. Местами снег уже совсем не держал: олени, проседая все глубже, рвались вперед, рано или поздно приходилось и нам слезать в воду, вытягивать нарту. Снег отпускал ее с громким хлюпаньем. Часа в четыре дня мы выбрались на речку. Вид черной, быстро бегущей воды неприятно поразил нас, хотя мы и не очень надеялись застать реку еще подо льдом. Где-то ниже по течению, километров на пятьдесят, находился маленький поселок Ветвей.
— Придется рубить плот да плыть туда на плотах,— пошутил Павел Иванович.
— А потом месяц там загорать?
— Тоже ведь часть нашего совхоза.
Я только махнул рукой. Совсем это был не выход — очутиться на весь период разлива в маленьком поселке, где и одному управляющему не всегда находилось дело.