БЫТЬ ПАСТУХОМ часть 1

Желание учиться дальше привело меня в аспирантуру Московского университета. Пришлось покинуть Камчатку. Теперь в оленьих табунах я находился лишь во время командировок. Моя научная работа была посвящена изучению особенностей экологии и поведения оленей, которые лежат в основе приемов пастьбы. Однако меня не покидала старая мечта — самому проверить пастушеские навыки, убедиться в практической приложимости научных исследований. Ведь совсем не одно и то же — помогать пастухам и работать самостоятельно, нести полную ответственность за порученных животных.
Эту мечту мне удалось осуществить на Таймыре, в колхозе «Путь к коммунизму» в 1966 году. Собрание колхозников согласилось принять меня на работу рядовым пастухом.

В ночь на двенадцатое июня загудела пурга. Чум дрожал от порывов ветра, а через верхнее отверстие беспрерывно сыпалась снежная пыль, и мы просыпались запорошенные ею. Было мокро и зябко.
Первыми поднялись женщины. Гонтале с помощью небольшого меха раздула костер, повесила над ним чайник. Я почувствовал, как она подоткнула мне под ноги одеяло, чтобы не прогорело. Зашевелился спавший со мной рядом Мереме — наш бригадир и муж Гонтале.
Снаружи доносился голос Динтоде, подгонявшего стадо оленей к чумам. Он дежурил ночью, я должен был сменить его с восьми. Сбросив меховое одеяло, я на ощупь нашел в головах кухлянку, стряхнул с нее снежную пыль и натянул на себя. Поднялся Мереме. Он тоже оделся, взял аркан и вышел к стаду. Обернувшись у порога, бросил мне:
— Ты сиди. Мы сами поймаем ездовых.
Поев, я старательно оделся: еще в одну кухлянку, плащ, резиновые сапоги. Стенка чума мешала выпрямиться, и Гонтале помогла мне оправить одежду.
Я выбрался из чума, запряг пойманных Мереме оленей и, ведя их в поводу, начал поднимать стадо. Олени были вялыми и уходили на выпас неохотно. Примерно в километре от нашего стойбища я остановил их и, повернувшись спиной к ветру, стал ждать, пока они наедятся. Мой Кула, оленегонная лайка, залез на нарту и спал, свернувшись в клубок: снег не таял на его черной пушистой шкурке.
Неподалеку протекал ручей. Он широко разлился, вода пропитала снег, превратив его в снежную кашу. Пурга помешала мне вовремя заметить, как голов пятнадцать оленей перебралось через ручей. Вскоре за ними потянулось и остальное стадо. Подняв ездовых и столкнув Кулу, я направился через ручей. Почти на середине нарта увязла в снежной каше. Олени, не в силах стронуть нарту с места, легли. Слезать в воду мне очень не хотелось, но иного выхода не было. Едва я спрыгнул, как вода потекла мне в сапоги. Проклиная все на свете, я понукал ездовых и дергал нарту, клял пасшихся на той стороне оленей, из-за которых пришлось полезть в эту кашу. Стоило мне выбраться на твердое место, как они испугались и гуськом потянулись обратно.
К обеду пурга начала стихать. Подмораживало. Мне становилось все труднее: вода хлюпала в сапогах, сильно мерзли руки. В нетерпении я посматривал в сторону стана. Пурга стихала, и два черных треугольника чумов становились все виднее. Додежурив, как положено, до восьми вечера, я погнал стадо домой. Возле нашего чума стояла чужая нарта. Подождав, пока стадо легло, я выбил от снега одежду и полез в чум греться.
Кроме Мереме, Динтоде, женщин и детей на шкурах лежал здоровенный красивый парень, одетый в меховые летные брюки, унты, клетчатую рубашку. Я узнал Афанасия Рудинского — председателя нашего колхоза. Мы пожали друг другу руки. Я сел на край шкуры поближе к огню. Гонтале быстро положила передо мной кусок мороженой оленины, хлеб, налила чаю. Хлеб, по-видимому, привез гость.
— Ну как? Нравится в бригаде? — спросил Афанасий.
— Нравится, хорошие люди,— ответил я.
— Не трудно?
— Не-ет,— я улыбнулся.
После дежурства, за чаем жизнь казалась просто прекрасной.
Дождавшись окончания еды, Афанасий попросил у меня документы. Он был в командировке, когда меня зачислили в колхозную бригаду, и теперь внимательно страницу за страницей читал мои направления и рекомендации.
— Вы закончили университет?
— Да.
— А теперь занимаетесь наукой? На оленях ее делаете?
Я невольно засмеялся. Это было хорошо сказано.
— Да. Хочу проверить, могу ли сам держать оленей. Или силен только в теории?
— А где работали раньше?
— На Северной Камчатке.
— Долго?
— Три года.
— Он умеет,— сказал Мереме, наш бригадир.
— Значит, выдержал испытательный срок? Оставишь его в бригаде?
Все, кто был в чуме, посмотрели на Мереме. Я волновался, как на экзамене. Мереме несколько минут молчал, потом твердо сказал:
— Пусть работает. Я согласен.
Председатель пробыл у нас часа три, а потом стал собираться в соседнюю бригаду. Он торопился, потому что ездить по тундре становилось с каждым часом труднее. Снег таял, питая водой реки.
Мы вышли проводить Афанасия. Быстро поймали хороших ездовых оленей, помогли запрячь. Уже с хореем в руках Рудинский на минуту задержался, глядя вперед и, наверное, прикидывая в уме, каким путем ехать. Пурга кончилась, хотя ветер еще не стих. Небо быстро расчищалось, и уже там и тут показалась голубизна. Пелена пурги уходила к югу, и на десятки километров вокруг открывалась тундра с бесчисленными озерами. Ощущение, сравнимое с тем, которое испытываешь, глядя на карту. Глаза невольно прослеживали знакомые извилины рек, переходили с ручья на ручей, от холма к холму. Солнце стояло довольно высоко над горизонтом. Было ослепительно светло.
— Во-он видишь гору? — показал мне Афанасий.— Она отсюда километрах в семидесяти. Туда ваша дорога, на север.
— Если пурги больше не будет, быстро пойдем вперед,— добавил Мереме.
С того времени мы начали кочевать — аргишить почти ежедневно. Иногда мы останавливались лишь для того, чтобы поспать. Мереме говорил, что, если бы не дети, не стоило бы и чумы ставить. На стоянках мы развязывали лишь несколько нарт с одеждой и продуктами, которые везли с собой.
Утром к назначенному сроку дежурный подгонял стадо к чумам. Подбодрив себя крепким чаем, мы начинали ловить ездовых оленей. Некоторые из них были ручными и не убегали. Большинство же приходилось ловить арканами. Каждого такого оленя надо было заметить в стаде и окружить со всех сторон. Как только он пытался прорваться мимо людей, над ним повисали петли брошенных арканов. Не всякий раз оленя удавалось поймать сразу, так что на ловлю ездовых у нас уходило полтора-два часа. За это время женщины успевали разобрать чумы, сложить шесты и меховые покрышки на нарты. Запрячь ездовых и тронуться в дорогу было уже делом десяти-пятнадцати минут.
Мереме всегда ехал первым, обычно стоя на нарте, чтобы лучше видеть дорогу. За ним длинной лентой тянулся аргиш. От головы в хвост каравана непрестанно доносился протяжный крик Мереме: «Э-хей, э-хей, э-хей!» Чувствовалось, что ему нравится вести аргиш, и он был очень красив в этой роли: в светлой замшевой лу (меховая рубашка), расшитой красными нитками и кожаной бахромой, с откинутым капюшоном, очень уверенный и неторопливый в своих движениях.
Стадо, направляемое дежурным пастухом, быстро обгоняло караван. На первых километрах олени почти не кормились. Что-то неудержимо тянуло их на север, откуда сутками дул слабый ветер. В бинокль можно было видеть, что тундра впереди ничем не отличалась от пройденной, разве что снега было побольше. И все же север притягивал все живое: и птиц, и оленей, и даже людей. Это чувство было у оленей так сильно, что я не боялся на дежурстве перепутать дорогу. Приходилось лишь следить, чтобы стадо не слишком растягивалось: то придерживал передних оленей, то подгонял отставших. Часа через три-четыре после ухода со стана надо было собрать стадо на отдых. В это время обычно мимо проходил аргиш. Еще через два часа впереди возникали темные треугольники чумов. Тогда, распустив стадо на выпас и не давая ему слишком быстро двигаться вперед, я начинал ждать смены.
Мереме волновался, что мы не успеем перейти по льду реку Росомашью, преграждавшую нам путь в тундру. Вместе с Иваном Момде он уехал в трехдневную разведку, а мы втроем держали табун и заготавливали дрова.
В безлесной тундре они должны были служить бригаде все лето и осень. Дров нужно было заготовить десяток нарт, причем годились только сухие, прямоствольные лиственницы, которые удобно было бы везти с собой. Снегу было уже немного. Он таял быстрее, чем приносили с собой пурги. Ездить на оленях по лесу стало очень легко — они не проваливались и нарта хорошо скользила. Удобно было тренировать молодых ездовых быков. Теперь этим занялись все пастухи — возили дрова и одновременно учили оленей.
Вернулся с разведки Мереме, очень обеспокоенный и суровый. Дружное половодье уже взломало лед на Росомашьей, оставалось, по словам бригадира, всего два-три места, где еще можно было переправиться. Едва напившись чаю и перекусив вареной гусятиной — ребята подстрелили по дороге пару птиц,— Мереме начал торопить нас с кочевкой. Быстро подогнали табун, поймали сотню оленей, запрягли их, составили аргиш — нарта за нартой — и двинулись вперед. Табун погнали Момде с Динтоде. Всю ночь мы шли вперед и вперед, потом Мереме решил устроить дневку. Оленям нужен был отдых, к тому же много важенок с оленятами отстало.