Похороны Сталина
Опубликованные воспоминания участницы похорон И. Сталина (1953 г.) дают нам уникальную возможность понять, в какой мере личная мотивация и личное поведение людей создают «толпизм», как неумелые действия властей, неблагоприятный ландшафт города (узкие переулки) становятся причинами трагедии.
Лариса Крицук, впоследствии геолог, дожившая до очень преклонных лет, вспоминает[89]: «… жизнь готовила нам новый сюрприз, громом среди ясного неба отозвавшийся не только в нашей стране, но и во всем мире. Я имею в виду неожиданную для простых людей смерть Сталина. Среди окружавших нас людей: в университете, в магазинах, поездах, городском транспорте и просто на улице весть о ней привела всех в шок и была воспринята как глубочайшее личное горе. Всюду стоял стон, взрослые люди (в том числе и мужчины) плакали как малые дети, не стыдясь своих слез. Казалось, что наступил апокалипсис, и сама земля не выдержит этого всенародного горя. Естественно, что мы переживали вместе со всеми. Ведь мы были «сталинистами» до мозга костей, воспитанными в духе любви и почитания к Великому Вождю. Поэтому мы с Галей Гордеевой отправились по прозвучавшему по радио маршруту на прощание к нашему божеству. Трудно понять, о чем думали устроители этого скорбного шествия, однако создается впечатление, что, как при похоронах египетских фараонов, они хотели умершему вождю как можно больше провожатых. Жуткие события этого дня теперь общеизвестны. …. Но мне довелось лично побывать в этой «мясорубке» и остаться живой.
Хотя здание Университета на Моховой находится совсем близко от здания Дома Союзов, где тело почившего вождя было выставлено на всеобщее обозрение, прямая дорога туда была намертво перекрыта. Поэтому, согласно предписанию, мы с Галей отправились обходным путем вначале по улице Герцена, а затем по кривым московским улочкам и переулкам в толпе народа, направляемого отрядами милиции и военизированной охраны. Народу все прибывало, а улочки становились все уже. Ожидаемой ул. Горького все не было, а быстрый поначалу ход толпы сменился на медленное перемещение. Становилось трудно дышать. Где-то недалеко плакали дети, захотелось остановиться и выбраться из толпы совсем. Однако не тут-то было! Люди находились так близко друг к другу, что невольно возникало сравнение с сельдями в бочке. А сзади все напирали новые жертвы этого ужасного спектакля, имевшие несколько большую свободу для перемещения и не ведавшие, в какую западню они стремятся. Как мне позже стало известно, основное побоище произошло на Трубной площади. Значит, нас и не собирались выводить на улицу Горького, а вели на Садовое кольцо.
По обе стороны неширокой улочки, битком забитой народом, стояли военные машины с солдатами, которые, по-видимому, должны были ограничить приток людей из боковых улиц. Однако они с великим рвением удерживали людей, пытавшихся выбраться из толпы.
Я почувствовала, как мою грудную клетку сжало, словно железным обручем, и начала задыхаться. Приподняв ноги, я осталась висеть между окружавшими меня людьми. Сознание постепенно угасало, и скорый конец был очевиден. Последней сознательной мыслью было сожаление о том, что не смогла проститься со Сталиным…
Не знаю, сколько времени я была без сознания. Очнувшись, я увидела, что сижу на земле, прислонившись к стене дома. В 3 шагах от меня стояла охранная машина, а в 10 м кипела, стонала и корчилась толпа обезумевших людей. Рядом со мной, стараясь привести меня в чувство, на корточках сидела моя спасительница Галя Гордеева. Рискуя своей жизнью, она ухитрилась протащить меня под машиной, воспользовавшись возникшей около нее потасовкой и помощью солдатика, отвернувшегося от нас в самый решительный момент. Ну что тут скажешь! И без того любимая мной, Галя на всю оставшуюся жизнь стала мне родным человеком.
Казалось бы, что, выйдя из подобного переплета, нормальный человек должен был образумиться и оставить всякую мысль о прощании с кумиром, но это было не для меня. Назавтра, едва отойдя от пережитого потрясения и оправившись физически, стала строить новый план. На сей раз благоразумная Галя отказалась в нем участвовать. Но я была фанатичной сталинисткой, и смерть Сталина для меня была трагедией…
Было очевидно, что повторение вчерашнего маршрута невозможно. Тогда я решила действовать иначе. Как я уже отметила, Охотный ряд от одноименной станции метро был
заблокирован, так же, как и выход на Моховую улицу и Манежную площадь. Ограда университетского двора, выходящая на эту улицу, была наглухо заперта, так что на огромной площади находилось всего несколько стражей порядка. Наблюдая из-за университетской ограды за событиями на вожделенной площади, я заметила, что время от времени глухой кордон, перекрывающий Охотный ряд, расступался, пропуская через себя делегации трудящихся с поминальными венками. Значит надо было, во что бы то ни стало, пробраться к заветному гробу с одной из таких делегаций. Дело было за малым: перебраться через ограждение высотой около 2 м.
До сих пор не могу понять, как это мне удалось, но я спрыгнула с ограды, предварительно взобравшись наверх по практически голым вертикальным стойкам и выбрав момент, когда «охраняющий» нас стражник смотрел в другую сторону. Со всех ног я бросилась бежать к подходившей к проходу делегации особо заслуженных тружеников с венком. Добежав, я сразу постаралась затеряться среди членов делегации, дабы не быть выдворенной из вожделенного рая. Сердце бешено колотилось у меня в груди. Не веря своему счастью и неспроста опасаясь его призрачности, я намертво вцепилась в одну из веток венка. Дело в том, что делегаты, выбранные на общем собрании коллектива предприятия, видимо, немалого, судя по необъятности венка, сочли мои действия незаконными и изо всех сил старались отодрать меня от него. Боясь, что кто-нибудь криком привлечет внимание охранников к ситуации, я снова бросилась бежать уже сквозь тройной кордон из автомашин, конных и пеших солдат, лишь только они расступились перед делегацией, за спиной мне чудился стук конских подков, но то ли я чересчур быстро бежала, то ли на меня решили наплевать, только уже через минуту я смешалась с толпой скорбящих людей, идущих прощаться со своим любимым отцом и учителем. А у меня все пело внутри от радости и даже счастья при мысли, что скоро я увижу Его.»
