СТРАНА МОЛОДЫХ часть 2

В моем совхозе таким был поселок Ветвей. Десяток жилых домиков с магазином, пекарней, почтой, медпунктом, яслями, баней.

— Что толку в твоем Ветвее,— кричал мне Мерцалов.— Что дает он государству?
— Да не меньше, чем большой город. Девяносто человек, считая и женщин и детей, дают на сто тысяч рублей оленины и на десять тысяч пушнины. Разве это мало?
— Ну, пусть Ветвей дает кое-что. А сколько с ним мороки? Только и слышишь в райисполкоме: «В Ветвей не добраться, в Ветвее нет продуктов, нужно поднять в Ветвее культуру».
— Хорошо, снимем людей. Черт с ним, с поселком. Все равно табуны пасутся от него далеко. Перевезем людей в Хаилино. И что получится? Сейчас едешь из Тиличиков в Хаилино, хоть один поселок встречаешь, а будет сто пятьдесят километров мертвой тундры.
Это была еще одна трудная проблема. По рассказам я знал, что раньше в тундре многочисленные единоличные хозяйства гнездились по всем речкам. Коллективизация собрала оленеводов в десяток бригад, их семьи поселились в поселках. И тихо стало в тундре, словно вытянулись дороги.

Под влиянием наших бесед Фердолис написал статью «Тундра наступает». Она начиналась с Тимошенковских городов и кончалась описанием дальних тундровых дорог, которые тянутся мимо брошенных стоянок по безжизненным просторам. Статья эта взволновала всех. Ее обсуждали на специальном заседании обкома. Уразова здорово критиковали, считая настрой статьи неверным. Впрочем, и руководству было не вполне ясно, какая степень концентрации людей желательна на Севере.

Вопрос этот волновал меня и в последующие годы. Уже будучи научным работником, я значительную долю своих исследований посвящал биологическим основам пастушеского ремесла. К сожалению, и сейчас многие считают кочевье данью отсталости, связывают его с привычками пастухов или желанием руководителей. На самом деле, чтобы улучшить быт людей, нужно изменить способы подчинения животных человеку. Изучать надо оленей, лошадей, овец. Такая работа уже ведется, появились первые предложения, как по-иному организовать труд пастухов (речь идет о разгораживании пастбищ, об управлении поведением животных по радио и т. д.).

Разговоры наши затягивались за полночь. Мы спорили с таким азартом и потому, что от правильного решения зависели и наши личные планы. И обязанностей, и власти для того, чтобы так или иначе улучшать жизнь в поселках, у споривших хватало. Слушая старших товарищей, мы набирались опыта. Конечно, были и ребята поупрямее, которым нужны были не только слова, но и прямые конфликты с жизнью, чтобы стать гибче, мягче в суждениях.

Володя Мерцалов — старший следователь, а потом заместитель прокурора района — не слишком любил наши споры, иной раз брал горные лыжи и шел кататься с горки над поселком. В темноте, один, раз за разом скатывался по склону на лед бухты, снова поднимался и опять мчался вниз. Его работа, конечно, немало нас интересовала. В рыбацких поселках, куда собиралась молодежь со всех концов страны, случалось всякое. Особенно волновали редкие и все же очень трудные для юристов случаи служебных преступлений. Они касались людей честных и сильных, но которые рискнули собой и подчиненными, послали их в шторм, в пургу на опасное дело и проиграли. Север требовал решительности и риска. Для Володи не было сомнений, он чувствовал в своих руках карающий меч и верил, что в неумолимости закона — сила общества. В некоторых случаях дело доходило до вмешательства многих людей, райкома, окружкома партии, но юристы у нас, что прокурор, что его заместитель, подобрались железные.

В оленеводческих поселках для следователей редко находилась работа. Несмотря на то что в каждом доме пастуха в углу стояли винтовки, а на поясе у каждого мужчины висел нож, у нас не случалось ни поножовщины, ни стрельбы. Если среди новичков находился буян, его тотчас же сажали на самолет и отправляли в места, где была милиция. Местные жители, вернувшись вечером домой или в праздничные дни, снимают пояс, стягивающий кухлянку, а с ним и нож. Соответственно не в их привычке хвататься во время ссоры за оружие.

Конечно, не только делами и серьезными разговорами была заполнена наша жизнь. По вечерам много танцевали, бродили по окружавшим Тиличики сопкам. Но наибольшая активность была проявлена в организации свадьбы Володи Воронова — главного зоотехника соседнего с моим оленеводческого совхоза. Он давно симпатизировал черноглазой учительнице Люде из «девичьей республики». Быть может, эта взаимная симпатия так и осталась бы без последствий — и Володя, и Люда не решались объясниться. Но тут за дело взялся мужской коллектив, Володя Мерцалов со свойственной юристам прямотой потребовал от Воронова ответа: желает ли он свадьбы? Далее последовали тайные приготовления, после чего мы объявили Воронову, что приглашаем людей на его свадьбу, но вот неудобно будет, если на празднике не будет невесты. Не знаю, легко ли было застенчивому Володе ускорить события. Но в назначенный час он привел и усадил Люду за стол. Правда, потом она утверждала, что не знала причины праздника. Однако свадебные подарки принимала, и крики гостей «горько!» не застали ее врасплох.

Замечательный подарок преподнес Мерцалов. С помощью всемогущего Зубко он раздобыл трехдневного поросенка и подарил Воронову с пожеланием основать свиноферму в своем совхозе. Жаркий преподнес детскую ванночку, журналисты — альбом фотографий жениха и невесты. Выделявшийся среди нас солидностью фигуры Уразов был посаженым отцом и держал длинную речь. Когда на следующий день в районной газете появился его «Репортаж со свадьбы», Фердолиса обвиняли, что он недостаточно полно осветил содержание свадебных тостов. Вороновы прожили в совхозе несколько лет. Потом переехали во Львов, на родину Володи.

В ночь на 30 ноября задула пурга. Три дня в воздухе висела снежная пыль, неистово дул ветер, мел по сугробам, струил поземку. Люди на улицах брели вереницами, ступая в след идущих впереди, лишь на мгновение поднимая над воротниками лица, чтобы убедиться, не сбились ли с пути. Вечерами мы бросали жребий, кому идти в магазин, а уже потом неудачник выкликивал добровольцев в сопровождающие. Отчаявшись и не надеясь больше на авиацию, я при очередном сеансе переговоров по радио с Хаилино попросил Боева — нашего главного механика — выслать в Тиличики для меня нарту, оленей, одежду. В Хаилино тоже бушевала пурга, так что ничего не оставалось, как терпеливо ждать.

Утром второго декабря Вася, как обычно, поднял нас спозаранку. Из-за пурги, порвавшей провода, не было тока, магнитофон молчал. И заменяя его, Вася весело напевал, дергая нас за ноги:
— Пастух, вставай, олени ждут… Мерцалов, тревога, в магазине воры… Уразов, где твой фельетон.
За окном сверкали солнце и снег. Редкостной красоты утро, какое только бывает после сильной пурги, встретило нас у порога дома. По улицам мчались собачьи упряжки, с веселым лаем унося каюров вдаль. После тоскливого ожидания кажется, все вокруг звало в дорогу. Как и неделю назад, я пересек бухту, пришел в аэропорт. Мысль, что из Хаилино уже посланы олени, сделала меня почти нечувствительным к очередному вероятному отказу. И вдруг Заварзин, заместитель командира эскадрильи, сказал мне:
— Ты подожди. Сейчас поразгоню пилотов и слетаем с тобой. Новым ребятам нужно дать провозные, посмотреть, как летают. Заодно и тебя подбросим.
Можно было прыгать от радости. Через полчаса мы действительно поднялись в воздух. Правда, Заварзин не захотел брать ни солярку, ни пассажиров, кроме меня. К тому времени уже немало и наших хаилинских, и разного рода командированных ждало попутного рейса. Сорок пять минут от Корфа до Хаилино показались мне очень длинными. Наконец знакомый перевал. Заварзин выскочил прямо к аэродрому. Из окна самолета было хорошо видно, как бегут из поселка люди. Вот один из них, спотыкаясь на бегу, оказался посреди летного поля. На следующем заходе мы увидели, как он размахивает над головой двумя красными флагами.

Через несколько минут Заварзин спросил по радио:
— Почему даете отмашку?
— Не готова полоса.
На аэродроме лежал глубокий рыхлый снег, и укатать его было нечем, трактора стояли из-за нехватки горючего. Нам ничего не оставалось, как вернуться в Корф. Высунувшись из кабины, Заварзин сказал мне что-то длинное и нечленораздельное. За ревом мотора мне не было слышно.

Эта неудача окончательно подорвала мое доверие к авиации как самому быстрому транспорту. К тому же прибыл пастух с оленьей упряжкой для меня. Можно было не сомневаться, что через два дня я буду дома.

Вечером, накануне отъезда из Тиличиков, я зашел к молодоженам Вороновым. Они купали в ванночке поросенка.

— Он должен жить по-человечески,— объяснила мне Люда.

Володя смеялся, и мы договорились о встрече в тундре. Ведь бригады наших совхозов зачастую располагались совсем неподалеку.