3 Весна в белой пустыне (7)

Пески не слишком замедлили наше движение, и к четырем вечера следы проходивших здесь когда-то машин вывели нас к спуску на такыр. Как дно древнего озера, он лежал окаймленный со всех сторон обрывами. Место было немаленькое: в самом узком месте километров пять, в длину километров пятнадцать. Что я найду здесь архаров, сомневаться не приходилось. По краю обрывов тянулись их торные тропы. Устроившись поудобнее — сел на землю, привалился спиной к колесу,— я медленно ис­следовал в бинокль ближние обрывы и через полчаса нашел первую группу зверей — трех самок с ягнятами.

Наскоро перекусив, мы отправились вдоль обрывов чинка, Саша с Володей в одну, а я в другую сторону. Бараны уже начали вечернюю пастьбу, так что обнаруживать их стало легко. Продвигаясь вдоль обрыва, заглядывая во все расселины, я набрасывал на плане тропы, пастбища, водопои, места, где замечал лежки. Пыль и рыхлый грунт, долго хранившие следы копыт, оказались отличными помощниками в изучении жизни здешних архаров.

От «бараньего» такыра после двадцати пяти километров по плато мы добрались до колодца Дахлы. Здесь ночевали. Вода в колодце была горько-соленой. Приходилось не жалеть чайной заварки. Далее шестьдесят километров, то поднимаясь, то опускаясь, мы ехали через плато Капланкыр. Как ни скудна была в этих краях растительность, ее бы хватало для тысяч джейранов, куланов, верблюдов. Но только колонии вездесущих песчанок как-то оживляли эти места.

Капланкыр, Кулантакыр, Сарыкамыш — здесь через несколько лет началась организация заповедника, так что усилия зоологов не пропали даром. Нам все же удалось убедить правительство, что и эти суровые края, если учесть все кустики солянок, все капели в расселинах чинков, обладают немалой продуктивностью, могут и должны приносить пользу людям.

В этой части маршрута мы заехали ненадолго в Каракалпакию. Колодец Узункуи был же на ее территории. Здесь ночевали и повернули больше к востоку, ехали километров тридцать низиной, где колеса машины едва не по ступицу проминали рыхлый, ноздреватый грунт. Пекло солнце, длинное крыло пыли простиралось вслед за машиной. Все мы были серы и страшны. Пожалуй, больше других Галочка. Она упрямо оставалась в сарафане, и ее руки и ноги, заляпанные белой пылью, как-то особенно подчеркивали, какой нечеловеческой была эта обиженная природой земля. Здесь можно бы испытывать луноходы: рыхлый пылевидный грунт, внезапные обрывы чинков — чем не лунный пейзаж!

Днем над пустыней бушевал ветер. Мы привязывали к кузову машины и к двум колам тент, чтобы сделать пятно тени больше, головы держали под машиной, где тень гуще, ноги под тентом. Ветер неистово трепал, рвал тент в клочья. Это была постоянная забота: надвязывать веревки, чинить брезент.

Когда пришел первый смерч, все были поражены, обрадованы приключением, смотрели на черный хобот, втягивающий гипсовую пыль, как на чудо. Потом смерчи стали обыденным явлением. Толстые и тонкие, плотные и прозрачные, изгибаясь из стороны в сторону гибким

торсом, они проходили мимо нас каждые десять-пятнадцать минут. Мы искоса следили за смерчами. Вдруг подавался клич: «Держись»,— и все хватали, что могли: тент, веревки, крепившие его, посуду. Вот он наступил на нас, окутал мглой и вихрем, вот уже ушел.

Ближайшим ориентиром теперь служил чинк, полукругом окаймлявший с севера и запада Сарыкамышскую впадину. Когда-то дорога шла прямо через Сарыкамыш. Сейчас здесь плескались воды озера. Нам предстоял путь в объезд. Надо было ехать на север, обходя заболоченные солончаки, потом уже повернуть на восток, стремясь к колодцу Ербурун, к Дарьялыку, по которому сливались с хлопковых полей оазиса воды в озеро Сарыкамыш.

Я уже детально изучил карты, помнил все детали, на которые мог опереться, ориентируясь в бескрайней пустыне. И конечно, первый поселок на нашем пути по имени «Большевик» был у всех в памяти. Оттуда уже начинались жилые места, большие дороги.

Отрядная жизнь шла неплохо, хотя в маленьком коллективе были свои проблемы. Еще три дня пути, работы. Все уже было так привычно, так отлажено. И каша с тушенкой, и соленый чай, и блаженство наконец-то вытянуться в спальном мешке, замкнуться в своем душноватом, но таком уютном, желанном мирке, приготовиться увидеть сны. Потом звонок будильника. Надо толкнуть очередного дежурного. Это уже стало для меня правилом — ложиться рядом с дежурным, чтобы легче было будить. Чуть рассвело — мы уже в пути.

До темноты добрались до колодца Ербурун, причем продолжали вести съемку пастбищ и остановки делали, осматривали местность вокруг в бинокль.

Мы ночевали неподалеку от берега канала. Шум бегущей под обрывом воды был так необычен, что спали чутко, урывками. Вместе с Сашей, дежурным, поднялся весь отряд. Кашу варить не стали, разогрели на сковороде тушенку, съели ее с сухарями, попили чаю и скорее взялись складывать лагерь.

Оставалось еще семьдесят километров. Ехали вдоль берега канала, отворачивая в сторону лишь там, где вода подмыла дорогу. Впереди поднялась гора Чашдепе, немногим более сотни метров высотой, но казалась она целым горным кряжем. Гора была для нас путеводным маяком. За ней лежал поселок.

Когда въехали в «Большевик», остановились посреди улицы. Полдневный зной еще только начинал спадать, было безлюдно. Мы вышли из машины. Один, другой мужчина подошел поздороваться, стали собираться ребятишки. Нас не пытались расспрашивать, наверное вид говорил сам за себя. Ребятишки принесли воды, женщины— хлеб. Благодаря, мы повторяли: «Мы из пустыни, мы вышли из пустыни». Люди понимали нас, больше ничего не нужно было объяснять.

Читайте также: