Страх
Страх – вторая по значимости мотивация у животных. «Съесть и не быть съеденным», — таков основной принцип жизни утверждал Б. Мантейфель[230]. Конечно, в определенные периоды жизни животных доминируют другие мотивации, определяющие выживание индивида и вида, к которому он принадлежит. Как известно, в наводнение зайцы не боялись деда Мазая, а быки в состоянии полового возбуждения вскакивают даже на забор. Но все же, первую реакцию у новорожденного млекопитающего составляют пищевые рефлексы, а потом появляется страх. Всю дальнейшую жизнь мы запоминаем все, что составляет обычное наше окружение и боимся (по крайней мере, настораживаемся) всего нового.
Заводчики собак знают: если щенок вырос в вольере, в обедненной среде, он чаще всего вырастает трусливым. Важен не только собственный опыт животного, но и опыт, перенимаемый от других собак. В целом, последствия социальной депривации проявляются в большей пугливости, неспособности справляться со стрессом новизны, неспособности взаимодействовать с представителями своего вида. У таких животных отмечается чрезмерная пугливость, агрессия страха[231]. У щенков с 3-месячного возраста наступает «возраст страхов», который приходится на начало периода социализации с группой[232]. Известно, что порода определяет пугливость собак, их поведение после воспитания в изоляции. Например, исключительно чувствительны к выращиванию в изоляции русские гончие. Мне случалось брать гончих из питомника, где их выращивали почти без контактов с человеком (только на время дачи корма). Щенки были не только трусливы, но и асоциальны. Они боялись самих себя, в тоске перегрызали себе хвосты и лапы. Но селекция позволяет вывести и абсолютно бесстрашных собак (бойцовые породы), к тому же с очень низким болевым порогом.
Страх постоянно присутствует в нашей жизни. Оборонительную активность животных измеряют по трем показателям: частота осматривания, дальность осматривания, дальность бегства (или соблюдения оборонительной дистанции). Опасности современной жизни делают человека похожим на пугливое животное. Жители города не замечают, как часто они осматриваются вокруг, а это один из показателей уровня пугливости.
Страх, испуг от чего-то уже случившегося или ожидаемого, несомненно, может вызвать панику человека или группы. По мнению Blum[233], хотя мы и испытываем ощущение страха постоянно (оглядываемся время от времени, реагируем на громкие звуки, следим за поведением соседей), применять понятие паники к повседневной жизни нельзя. Идея Blum в том, что в «ошеломляющих» условиях человек или животное реагирует неадаптивным образом. Эти рассуждения Blum приводит в ответ на мнение E. Durkheim[234], высказавшего мнение, что паника – это нормальное явление в обществе. Это ощущение, это явление, когда речь идет о группе людей, возникает в любой ситуации, в которой людьми владеет ощущение отчаяния, безысходности. Как ощущение
безысходности может возникать у людей, живущих в любую эпоху, в любом обществе, так и паника не связана с каким-то специальным периодом истории человечества.
Вот описание страха, испытываемого солдатом во время Первой Мировой войны. «Однажды я ползком выбрался из траншеи. Бум! Граната взорвалась с ужасным грохотом. Я хотел вернуться назад, но не владел моими ногами, как будто кто-то держал меня за лодыжки. Я не мог посмотреть налево, не мог посмотреть направо – я был испуган. Страх смерти овладел мной…Как будто кто-то положил снег под вашу кожу; ваши зубы стучат; кровь остановилась в ваших жилах…Я хотел закричать, но я только мог хрипеть. Моя винтовка стала такой тяжелой, как будто весила пуд. Я даже не мог нажать на спусковой крючок»[235].
Вот описание страха, испытанного солдатом во время Второй Мировой войны[236].
Д. Гранин пишет: «Наш эшелон Народного ополчения отправился в начале июля 1941 года на фронт… Через два дня эшелон прибыл на станцию Батецкая, это километров полтораста от Ленинграда. Ополченцы стали выгружаться, и тут на нас налетела немецкая авиация… Я скатился с насыпи, бросился под ближний куст, лег ничком, голову сунул в заросли. Упала первая бомба, вздрогнула земля, потом бомбы посыпались кучно, взрывы сливались в грохот, все тряслось. Самолеты пикировали, один за другим заходили на цель. А целью был я. Они все старались попасть в меня, они неслись к земле на меня, так что горячий воздух пропеллеров шевелил мои волосы.
Самолеты выли, бомбы, падая, завывали еще истошнее. Их вопль ввинчивался в мозг, проникал в грудь, в живот, разворачивал внутренности. Злобный крик летящих бомб заполнял все пространства, не оставляя места моему воплю. Вой не прерывался, он вытягивал из меня все чувства, ни о чем нельзя было думать. Ужас поглотил меня целиком… Новый заход. Звук пикирующего самолета расплющивал меня. Последний миг моей жизни близился с этим воем. Я молился…
В неведомой мне глубине что-то приоткрылось и оттуда горячечно хлынули слова, которых я никогда не знал, не произносил:
– Господи, защити меня, молю тебя, ради всего святого.
У меня была винтовка, но я не смел приподняться и выстрелить в пикирующий на меня самолет. Я был раздавлен страхом. Сколько во мне было этого страха! Бомбежка извлекала все новые и новые волны страха, подлого, постыдного, всесильного, я не мог унять его.»
