ЛЮБОВЬ К ОЛЕНЕНКУ часть 1

К началу отела я опоздал, приехал в табун, когда по снегу уже ковыляли вслед за матерями десятка два малышей. Однако до массового отела было еще далеко. В день рождалось по два, по три олененка, работы у пастухов и у меня было немного. Погода стояла отличная: легкий мороз, солнце. Свету вокруг было столько, что без темных очков из палатки не выйдешь.
Как обычно весной, табун пасли по частям. В одну отделили важенок, готовившихся стать матерями, и немного ездовых оленей, в другую (печвак, или бык-табун, как называли ее пастухи) — быков, молодых оленей, родившихся в прошлом году. Из-за молодняка в общем-то и приходится делить табун. В природе оленухи сами отгоняют от себя уже подросших за год телят или убегают подальше. Молодые олени присоединяются к взрослым самцам и отправляются с ними на север. В домашних условиях, где человек наперекор желаниям животных удерживает их вместе, ему приходится проводить такое деление. Если оставить прошлогодних телят с матерями, они будут сосать молоко, отгоняя более слабых младших.
Печвак пасли двое наших товарищей. Исхудавшие и не связанные заботой о новорожденных, олени в бык-табуне очень подвижны. Ищут места более богатые кормом. А может быть, в них уже просыпается инстинкт миграции, который ведет в это время их диких родичей на север. Пастухам, следившим за этим табуном, приходилось нелегко.
Важенок пасли три пастуха вместе с бригадиром Степаном Кильно. Так уж принято, чтобы бригадир находился в отельном табуне — он больше всех отвечает за сохранность телят. Как только я приехал, Степан отправился на дальнюю разведку пастбищ. Он знал мое желание помогать пастухам на дежурстве и воспользовался этим, чтобы отлучиться. Табун пасся вдоль правого берега реки Вулвияховаям, по пологим невысоким увалам. Здесь было немного снега и вполне достаточно корма. Но случись в этих местах пурга или даже просто морозный ветер, табун нужно было бы немедленно угонять.
Мы остались втроем: Федя Делкани — молодой, добродушный парень, Ваям — человек пожилой и молчаливый и я. В палатке хозяйничала жена бригадира Рая. У нее тоже была помощница — пятилетняя Ненак. Мы в палатке особенно не задерживались, так что «женщины» большей частью были одни. Федя с Ваямом дежурили по ночам, а я днем. Но Федя, поспав после дежурства, обычно опять приходил ко мне в табун. Помогал, развлекал разговорами, иногда дремал, завалившись где-нибудь на солнцепеке, набросав на снег веток, чтобы не подтаивал снизу.
Мы только обошли табун, проверили, все ли в порядке, поймали двух новорожденных телят и поставили клеймо (попросту отрезали кусочек уха с нижней стороны) и теперь отдыхаем. Солнце такое горячее, что его чувствуешь даже через кухлянку. У меня нет никакого желания вести длинный разговор. Отвечаю Феде коротко, только чтобы не обидеть. Тогда он выбирает самый лучший вариант — начинает рассказывать сам.
— Когда меня посылали лечиться в Свердловск, я сначала сильно боялся. А мне врач говорит: что ж ты боишься, ты же хорошо по-русски говоришь. А я ему отвечаю: ну, это я здесь хорошо говорю. Я думал, что на материке люди по-другому говорят.
Федя высок и силен. У него круглое лицо, веселые черные глаза. Не верится, что он тяжело болел, да и сейчас не совсем здоров.
— Как ты себя чувствуешь, Федя?
— Хорошо. Мне доктор разрешил работать. Он сказал, все равно твоя болезнь не пройдет, пока не станешь совсем взрослым. Тогда легкие станут крепче и не будут болеть.
— А сейчас грудь не болит?
— Нет. Она болит только к плохой погоде. Я всегда знаю, какая будет погода. Меня даже Степан спрашивает об этом. Я здоровый. Меня только Олелей раньше обгонял. Но теперь я бегаю еще лучше. Хотите побежим, пока табун отдыхает?
Мне не хочется бежать. У Феди длинные ноги, и по снегу его не обогнать. Табун начал шевелиться. Старый ездовой олень, весь белый, так что иногда кажется, что по снегу движутся только черный нос и пара глаз над ним, потянулся вверх, на гребень увала кормиться. Мы не останавливаем его. Оленям уже пора обедать. За белым оленем двинулось несколько молодых важенок. Понемногу тронулся на выпас весь табун. Солнце клонится к западу. По-прежнему тишина стоит над снежными увалами. И ее подчеркивает негромкий хруст раскапываемого оленями снега. Мы расходимся в разные стороны — поискать, не родились ли еще оленята. После отдыха их обычно рождается больше. Мы еще вернемся на это место и поэтому оставляем здесь мешочек с чайником и лепешками, а Федя — свой карабин.
С полчаса я ходил один, кругом все тихо. Вдруг до меня как будто донесся чей-то крик: «Ку-у, ку-у». Прислушавшись, я убедился, что кричит Федя. На ходу заворачивая слишком далеко отошедших от стада оленей, я пошел к нему. Федя кричал еще и еще. Я начал торопиться. Олени разбегались в разные стороны, но теперь уже не было времени собирать их. На моем пути встретилась только что отелившаяся важенка. В другое время я обошел бы ее очень осторожно, стороной, а теперь проскочил рядом. Она испуганно захоркала, шарахнулась в сторону, долго еще не могла успокоиться. Я слышал ее глуховатое хорканье сзади. Наконец одолел пологий склон, оказался в долинке ручья и уже почти бегом стал спускаться вдоль него. У группы кустов я увидел Федю. В руках он держал оторванную голову олененка. Вокруг было настоящее побоище. С десяток тушек мертвых оленят валялось между кустов. Кровь их еще не замерзла. Снег крутом был истоптан медведем. Запах его еще стоял в неподвижном воздухе.
— Я убью его,— сказал Федя.
— Подожди, я сбегаю к палатке за своим карабином, и пойдем вдвоем.
— Нет, он далеко уйдет. Лучше держи табун, может, опять придет и напугает оленей, еще телята умрут. Я один. Федя побежал к тому месту, где оставил свой карабин. Я несколько мгновений колебался, не зная, что предпринять. До палатки было с полчаса хода. Все же я решил бежать туда и по крайней мере издалека вызвать в табун Ваяма. Бегать по снегу тяжело, особенно в теплый день. Очень скоро я взмок. Наконец с гребня увала стала видна палатка и кто-то из людей рядом с ней.
— Кайнен, кайнен (медведь)! — изо всех сил кричал я. До палатки оставалось уже с полкилометра, когда меня наконец поняли. Я увидел, как Ваям в спешке запрягает в нарту оленей. Еще через несколько минут он подъехал, держа на коленях и свое и мое оружие. На гребне увала мы на несколько секунд задержались. В бинокль я разыскал Федю и медведя. Их разделял еще почти километр. Ваям погнал оленей наперерез.
Медведь уже заметил погоню, но по рыхлому снегу не мог быстро бежать. Федя постепенно настигал его. Я и сейчас представляю себе его высокую, стройную фигуру, легкие прыжки. Выглядывая из-за спины Ваяма, я все время мерил глазами расстояние между Федей и медведем. Ваям гнал оленей по гребню. На несколько секунд борт увала закрыл от нас Федю. Медведь наконец понял, что не уйдет, остановился и сел на снегу, словно собака. До него оставалось метров сто, когда я на ходу соскочил с нарты, плюхнулся на снег, быстро расправил сошки своего карабина и передернул затвор. Тотчас остановил оленей и Ваям. Мы стреляли почти одновременно. Потом на оленях подъехали к убитому зверю.
Феди не было видно. Я взял у Ваяма оленей и поехал ему навстречу. Он лежал на снегу и, похоже, плакал. Рядом с ним я увидел на снегу кровь. Только что решительные и суровые глаза моего молодого друга теперь были полны слез и отчаяния. Держась рукой за грудь, Федя пытался унять кашель и не мог. Он хватал ртом снег, подняв кухлянку, прикладывал его к груди. Я обхватил его сзади за плечи, пытался приподнять, бестолково повторяя: «Федя, ну что ты, Федя».
Пришел Ваям. Мы помогли Феде сесть на нарту. Его пошатывало от слабости. Ваям остался возле медведя — свежевать, а я отвез Федю домой. Рая осторожно и быстро сняла с Феди испачканную кухлянку, уложила на мягкую оленью постель, укутала. Маленькая Ненак гладила его по лицу рукой и, не зная, чем помочь, начала потихоньку напевать ласковую колыбельную песенку, которую пела ей мать. Скоро Федя заснул.
Ночь мы продежурили с Ваямом. Утром собрали загубленных медведем оленят и отвезли к палатке. Пока пили чай, подъехал Степан. На маленьком совете было решено отправить Федю на «Стройку». Я написал записку Ивану Петровичу Долганскому. Его табун находился как раз на пути к поселку. Я просил дать Феде сопровождающего пастуха, с тем чтобы Ваям мог вернуться к нам. На стройке меня в это время замещал Боев. Он должен был направить в нашу бригаду замену Феде.
Мы провожали Федю и Ваяма второпях. Погода начинала портиться, и, по мнению Степана, нужно было срочно перегонять табун на новое место.
— Не огорчайся, Федя,— говорил я,— подлечат — и летом поедем вместе к морю.
— Нет, сейчас я надолго уеду,— спокойно и серьезно отвечал он.— Доктор наверняка пошлет меня на материк, а там подолгу лечат. Наверное, полгода будут лечить. Я знаю, ведь один раз уже так было.